Но на обманной заре «перестройки» Фрол заскучал под медными крышами Королевской библиотеки Стокгольма по своей камышитовой, тамбовской, родительской крыше.
«Наши предки веками собирали земли, множили территории, братались с народами, проливали свою кровь за большую, красивую и богатую страну, представляя нас, своих потомков, счастливыми и процветающими, — размышлял он. — А я что здесь делаю?»
И вернулся Фрол домой.
Но там, в Швеции, он стал белым расистом, поглядев на размножившихся, как саранча, европейских метисов. Перековался Фрол, читая умные книги и приворовывая еду в шведских супермаркетах. С малолетства привык он потреблять в пищу ржаной, но свой каравай. «Возделывай сад Эдемский», — это первая заповедь, данная Богом первому человеку. И смысл этих слов открылся Фролу еще до возвращения на родину. Так человеку становится вдруг понятно: отчего днем светло, а по ночам — наоборот. То есть назревал очень серьезный мировоззренческий переворот на планете, и пионером его был, сам того не сознавая, Фрол Ипатекин.
Тут, сразу же — и областная пресса. А Фрол подшивает валенки и поет тихую песню о главном. Прессаки, как пруссаки на чугунок с объедками, накинулись на летучего крестьянина:
— Признаете ли вы, Фрол, учение Менделя?..
— А это правда, что ваш папа стрелял из обреза в будущего маршала Жукова, когда тот служил в кавалерии Тухачевского?..
— А что вы думаете о полете подьячего Ивана Крякутного? Не фальсификация ли это?..
— Возможно ли, Фрол, применить квантовую телепортацию для мгновенного переноса макрообъектов? Таких, как мешок с золотом, например?..
Разогнувши спину, Фрол встал, оседлал нос дужкой очков и попросил всю ораву поочередно предъявить документы. Он изучил их и говорит ровным, как у мэтра Левитана, голосом:
— Извините, а вы из какой страны? Союза ССР уже нет, как мне стало известно из сообщений радио. А вот эти паспорта граждан России вам выдала незаконная власть, я ее не признаю и я летаю туда, куда хочу. Она, эта власть, перехватила контроль над страной в октябре тысяча девятьсот девяносто третьего года прошлого века. Каким путем захватила, известно — это путь вооруженного государственного переворота. Я, Фрол Ипатекин, не признаю выданные ею документы. Так что извините, вы здесь у меня чужие, вы иностранцы. Думаю, что с таким диагнозом тут не лечат. Так что прошу вас, дамы энд не дамы, добровольно покинуть мою жилплощадь, да. Могу кликнуть на подмогу еще трех очень и очень свирепых пенсионеров.
Остался один пучеглазый толстяк из Агентства Си-Со-Эн. С девической косичкой и идентификатором «пресса» на безразмерной груди, он спрашивает:
— Как фам стесь живьется после Швеции?
— Да как, как… Ни бабы, ни Карлсона, ни Педерсена — никого… Как… Вот как! Как накакал, так и съел. Один я, как белый перс. Грачи вон прилетели: ах, мать моя Елена! Где мы? Кругом клиника, а своих нет! — отвечал Фрол, продергивая дратву через кусок черного вара.
— Чем ви занимались в Россия то фашего перелета, косподин Ипатекин?
— Трудом своим приближал момент, когда Россия вспрянет ото сна, — отвечал Фрол Ипатекин, зубами перекусывая дратву. — И на обломках самовластья напишет грустно: вот те на-а-а!.. Что еще? Почетными грамотами по осени утеплял кабинет уборной. Сортир, по-вашему. Цыплят считал в ту же печальную пору. Люди меня уважали даже сильней, чем бухгалтера…
— Но почему, почему, почему ше тогда фы предпочли Швецию, господин Ипатекин? С какими чувствами нынче вернулись фы в новую, темократическую Россию?
— Дураком был — вот почему! Теперь-то я за самовластье, нынче я осознал это всем бессмертным духом своим, и со всей искренностью сердца своего говорю тебе, тюбик ты импортный, что поднимается со дна морского и выходит на поверхность могучий материк, имя которому Всевеликая Православная Свято- Царская Российская Держава. Именно сию Православную Державу Господь поставит богом для твоего спесивого Запада, как некогда поставил Моисея богом обезумевшему от гордыни фараону! — сказал Фрол, не покидая рабочего места и не переводя дыхания. — Я тихо жду этого часа в своей деревне Ипотечкино. Гоню домашний свежий самогон, но не пью, мне и без того не скучно. А в «дурке» тогда скучно мне стало. Прикинь сам. Воробьев Юра в третий уже раз женился на медсестре из физиотерапии. Сеня Парамарибский отъехал в Израиль. Меркурьев где-то в Никарагуа бескровную революцию продавал. Продавал, продавал — продать не мог. Скучно без воли поговорить с умными гражданами. А о ту пору ветры, вообще-то, текли на Канаду, — отвечал он далее. — Сочинил я аппарат из резиновых изделий, насушил сухарей в котельной. И взлетели мы с Мыколой Михалевым. Штурман Изя рулит себе на тихую Исландию, как Бобби, этот самый, Фишер. Но! Девяносто импортных «костюмов» — разве это изделия для нашего сурового климата? Они лопнули один за другим в области стратосферной верхотуры. И в итоге — нас снесло к фиордам королевства Швеция воздушным Гольфстрёмом!
— Фи имеете ф фиту Кольфстрим?
— Гольфстрём! — подчеркнул Фрол Ипатекин. — Мне стало стрёмно играть в гольф на полянах сытого шведского социализма, когда мое капиталистическое Отечество в опасности.
— Уточните, пожалуйста, смысл фашего калампуура!
— Уточняет пуля-дура, но никак не я, дурак… — говорил Ипатекин иносказаниями. — Всяк ведь в деревне знает: Фрол — дурак. А дураки — они, вестимо, аки малые дети. Так? Но поставьте малого и глупого ребенка возле двух картин: одну намалевал Шагал, а иную — написал Левитан. К какой картине потянется ребенок своей непорочной ручонкой? Бесспорно, к картине Левитана! Он, дите, чувствует и отличает прекрасное от дешевки до тех пор, пока ему всесветные перекупщики и барыги голову не заморочат. Так и я, как дитя, потянулся к нашей тамбовской осени, она мне, дураку, дороже медных крыш шведского королевства. Так я понимаю жизнь, господа большевицкие писаки!
— Но я не польшефик! Я — липераль!
— Тот не либерал, кто коммунякам задницу не подтирал. А мертвым оно без разницы, кто и чем их убил: шашкой, пулей и газами или голодом, холодом и реформами, — доступно объяснял Фрол. — Нам, дуракам, тоже это не важно, нам очевиден результат. Я очень невежественный человек, но сегодня, когда я вижу вас, большевиков, у меня такое чувство, что этот самый «призрак коммунизма» зацепился своим хэбэушным балахоном за угол Кремлевской стены. Почему именно у нас, в России? А мне кажется, трюкачи вы наши дорогостоящие, что он, призрак-то, за углом надевает шинель Дзержинского. За другим углом рядится в белые одежды — Мамона, библейский кумир наживы. Он пристроился у Кремлевской стены на замену Марксу! Каков вывод для аборигена? Он думает: стало быть, наступают времена, когда в этой жизни опять будет место подвигу? Он мнит: зреет, зреет Великий Белый Поход!.. А вот теперь поведай мне, писун: почему ты лысый? Не скин ли ты, часом, детка? Нынче ведь всех лысых туда записывают. Слышал, небось?
— Я лисий, но не притый, косподин Ипатекин, — без тени смущения пояснил лысый, но не бритый лысый детка. — Есть расница? А фы, похоже, русский националист, косподин Ипатекин, а?
Тут Фрол откинул валенки и сказал тем же русским языком:
— Мне — разница есть, а вам, похоже, нет ее. У вас своя свадьба — у нас своя свадьба. Про грязные слухи типа «русские фашисты убивают и едят без соли всех нерусских» — я просто молчу. А поживши в Европе, скажу, что демократия ваша — одна видимость. Почти все коренные народы становятся националистами по факту бытия, определяющего сознание. Да, все, кроме затурканных поборами немцев. Но всем им ежедневно вбивают в мозги толерантность, толерантность, толерантность… Касаясь же второго вопроса, отвечу тебе так: несмотря на наличие аттестата школы-десятилетки и комсомольскую юность, я не националист, я — расист.
Сказал он такое по привычке «гнать пургу», а может, и сдуру — день такой выдался: магнитные бури, субординация звезд, попадание ноги не в тот тапочек.
Далее, размеренно суча дратву, он подробно изложил расовые классификации по группам различных признаков Иосифа Егоровича Деникера. Упомянул и открывшийся ему на заре заката Европы факт того, что миллиардеры всего мира — это искусственная раса, чей мир совершенно не похож на плоскую реальность
