человеческих масс общества потребления. Там все держится на кровнородственных связях, туда попадают лишь по праву рождения. Затем Фрол вытер свои умные руки о свои же штаны и засим продолжил:
— Статья тринадцатая новоиспеченной в мундире Конституции закрепляет в России идеологическое многообразие, то есть гражданин России имеет конституционное право быть расистом, ксенофобом и фашистом в одном стакане, если угодно. Добавлю от себя: национализм — это вторично, он от унижения и духовного морока. Потому-то люди и подхватывают быстро националистические лозунги. Они придуманы учеными. А расизм — он от Бога. Значит — это первично. Не мы создали расы, а Господь Бог. Есть ученый ученее Господа Бога? Нет такого. Зачем тогда Бог создал людей разными? Я не смею Ему перечить и возражать. Я на стороне Создателя. Мне один просмотр одухотворенных лиц типа лица нашей пациентки Вальки Новодурской, едва не умученной в подвалах Лубянки, ее шизоидный бред — спать ночами не дает. Мне из-за нее обидно за всю нашу «дурку»! А скажи теперь ты мне, старику-инвалиду второй группы: известны ли тебе первопричины всего сущего?
— Что? Та-а-а!.. Вот это та-а-а! То есть что? Ньет… — сказал вконец обломанный русской дикостью корреспондент. — Ньет, ньет… Кте у фас туалетний комнат?
— В уборной он, «туалетний комнат», я ж говорил уже. Но слушай же, слушай ушами, херр, расскажу тебе напоследок быль, — Фрол силой усадил херра на табуретку и дал ему в руки валенок, предупредив: — Если что — не вздумай мне в валенок…
Потом принялся повествовать.
— В нашей клинике находился на излечении один знаменитый адвокат. Какая у него была маня?[22] А такая маня, что бросил он практику, вышел из коллегии и стал ходить по городу. Он ходил и собирал в котомку горелые спички.
«Жалко, — говорил всё. — Ох, жалко…»
Об этом помешательстве только и говорили вся улица и весь город.
Жена, это, ему:
«Полуэкт Полукарпыч! Милый вы мой сожитель, скажите своей птичке, скажите своей козочке, скажите своей дикой кошечке: отчего, отчего вы на горелых спичках экономите? Гонорары у вас дивные и славные. Дом у нас — как бабушкин сундучок, все в нем есть, даже колбаски «охотничьи»! Чего вы жалеете-то их, эти самые, горелые, никому не нужные, безобразные спички? Колбасок не хотите ли?»
Он же, добрая душа, ей и молвит:
«Мне не спичек жалко, Даниэла Львовна, кошечка вы моя дикая. Нет, не спичек. Мне, дорогая вы моя Даниэла Львовна, деревьев животворных жалко да лесов реликтовых!»
Каков вывод? Вывод таков, что мы имеем дело с вечной проблемой «герменевтического круга», а именно: знание целого достижимо лишь через знание частей, а знание частей невозможно без знания целого.
Она, хоть и при немецких диоптриях, Даниэла-то наша Львовна, и книжки почитывала перед сном, но она не имела понятия об этом круге. Зато круги появились у нее под глазами, как тени тяжких бессонных ночей. Несколько ночей подряд ей по телефону звонил некто и прокурорским голосом будоражил ее память приятными воспоминаниями давней юности. А тут три ночи он не звонил, и три ночи до зари плакала у камина прекрасная Даниэла Львовна. Она видит — с ней в койку ложится ненормальный мэн. Что делать? Разумеется, муж и жена — разные люди. Чтобы жить вместе, надо как-то притираться. Она притираться-то — хоп! — и передумала. Она подурнела лицом, нос ее стал алым бурачком, под ним прорисовались усики…
Тогда она умылась, побрилась да и провела среди родных своих детишек референдум:
«Хотите ли вы, — говорит, — чтобы ваша мать перестала батрачить на безумного сатрапа, вашего папеньку, и стала свободной женщиной? Хотите ли вы, — говорит, — сами воспитываться или желаете вы, живущие в тоталитарном обществе, чтобы отец по-прежнему заставлял вас делать уроки, чистить зубы и запрещал совать в розетку мои шпильки?»
«Никогда!» — радостно воскликнули двое сопляков.
Третий — самый младший — промолчал и вдруг заплакал навзрыд.
Слезы ребенка тронули Даниэлу Львовну. Она утешила дитя:
«Это, — говорит, — и не отец твой вовсе. Это отчим, хитрый и очень коварный мэн! Именно он, Горыныч, отравил вашу бабушку — мою мамоньку, и он же загнал в гроб моего отца — вашего дедоньку! Даже любимый ваш домашний спаниель Куй — ни кто иной как замаскированный сексот. Он каждый вечер докладывает этому вашему дяде-папе, садисту этому, о наших дневных настроениях. Но настоящего твоего отца ты скоро увидишь — это я гарантирую!»
Сказано — смазано. Уже без слез и раздумий она сдала мужа-адвоката в нашу тихую «дурку». Потом и детей, которые умом решились от душевных катаклизмов, — туда же. Сама же она стала жить в адвокатовой квартире с прокурором.
Недавно встретил я того адвоката. Шел он в спортивном костюме «Адидас» белого цвета и с китайским калькулятором в левой руке. Но заметь, опять Даниэла Львовна, в кирзовых сапогах и грязных холщевых штанах на опояске, за ним по асфальту вытанцовывает: люблю, типа, жду, типа, надеюсь, типа того… Поговорили мы с ним коллегиально, да… Он успешно потерял совесть, практикует в Лиге защиты прав покойников, горелых спичек уже не собирает, но за частным перестал видеть целое. Вылечили!
Ты понял, лыска, зачем я тебе рассказ сказывал? Затем, что когда я вижу одного такого, как ты, урода, то мне всю сразу землю жалко. И лечить меня некому, накладно им нонеча. Нас всех не перелечишь. Слышь, жеребчик? Иди любить своих кобылок, а здесь не отсвечивай!
На этом риторическом накале Фрол Ипатекин вскочил на ноги, схватил шило и проткнул этим шилом дырку в рукомойнике, говоря:
— Вон из моего
Потирая ушибленный сегмент ягодицы, отпыхиваясь, но и плюясь, толстяк поспешил удалиться.
— Папа! Кте у фас туалетная комната? — спросил он встречную старушонку.
— Не папа я, — возразила ласково смиренная старушка. — Женщиной я была, девушкой, мамой, сестрой двоюродной… А туалет — он там, в уборной озл
— А кте стесь, папа, автобусный фоксаал?
— Вокзал есть, автобус тож есть. Нету, детка, ш
Злобствующий же на безлюдном деревенском приволье воздухоплаватель Фрол выскочил на непроезжую часть непроезжей улицы в своих только что подшитых валенках и закричал в спину интервьюера-интервента:
— Ответь мне, большевицкая сволочь: где мои деньги, где мои трудодни? Где моя собственность, где моя земля? Я не передавал вам свое право собственности!
На голос Фрола отозвалось сразу несколько деревенских собак.
— Где деньги бывших советских профсоюзов и Детского фонда мира, чума ты болотная? Где этот ваш комсомольский писатель Алик Лихамов? У-у-у!..
Философы часто говорят загадками, но с той поры прессаки прекратили попытки развлекать общество интервью с воздухоплавателем. Но это было давно. А нынче, в ожидании прилета Юры Воробьева, Фрол сидит себе на чурочке и думает. Мы должны знать то, как мыслят и ведут разговор люди, которые вскоре исчезнут с лица Земли под давлением умников. Фрол делает из большого «фокке-вульфа»
