Она молчала. Комнатушка, которую им выделили, была очень маленькой и низкой, в ней можно было только сидеть на двух лежанках или стоять в узком проходе между ними — боком и пригибаясь. Они предпочли сидеть. Двери у комнаты не было, как и почти у всех комнат. Проходя по узкому коридору, они могли наблюдать жизнь идущую во множестве подобных каморок. Кто-то спал, кто-то ел или пил или готовился к выходу на дело. В комнате напротив занимались любовью — лениво и основательно. Им было некуда торопиться.
В отличие от Конана.
Вообще-то, Конан предпочел бы не сидеть, а очень быстро идти, возможно даже — бежать, по направлению к этому самому купеческому саду. Он буквально физически ощущал, как утекает песком сквозь пальцы время короткой летней ночи. Если уж начал что-то делать — сделай это до конца и сделай хорошо. Он не привык бросать начатое дело на середине. Но иногда невозможно закончить два дела одновременно, и приходится выбирать, какому отдать временное предпочтение…
— Мне надо забрать там одну… вещь. Меня наняли, чтобы ее забрать. Бывший хозяин. Ее у него тоже украли. Как и тебя. Постараюсь вернуться до рассвета. Если же… не успею — не страшно. Я поговорил с местным заправилой, он поможет передать свиток твоему мужу. Мне пора.
Она смотрела на него, широко открыв глаза. Личико ее страдальчески кривилось. Ему показалось, что она по вечной женской привычке начнет возражать, жаловаться или задавать глупые и отнимающее время вопросы. Она действительно спросила, но вопрос ее был неожиданен.
— Больно? — спросила она, — Тебе снова больно, да?..
Вот те раз! А он-то полагал, что сумел сохранить невозмутимое выражение лица и ни разу не поморщиться. Боль действительно возвращалась, усиливаясь с каждой минутой, и это было совсем некстати. Впрочем, он привык игнорировать боль, так что вряд ли это неприятное обстоятельство так уж сильно отразится на его сегодняшней работоспособности.
Он попытался отмахнуться и встать, но девушка не дала, с неожиданной ловкостью и силой толкнув его обратно на лежанку.
— Подожди, я сейчас ее уберу! Это несложно, должна же я хоть что-то… не бойся, это недолго, ты все успеешь…
Она, закусив нижнюю губку, начала было торопливо расстегивать на груди свою короткую кофточку. Конан наблюдал за этими ее действиями, несколько оторопев. С одной стороны, он никогда не возражал, когда в его присутствии молодые красивые девушки снимали с себя не только кофточки, но сейчас было это несколько не ко времени. Да и сам Конан был, как бы это сказать, не совсем в подходящем для подобного состоянии, даже забудь он об этом — нарастающая боль быстренько бы ему напомнила. Но с другой стороны — как-то непохоже, чтобы она решила вдруг напоследок покуражиться…
Девушка расстегнула уже все пуговки, но вдруг опомнилась. Мило покраснела и попросила:
— Закрой глаза!
Конан послушно зажмурил глаза, продолжая наблюдать за происходящим сквозь опущенные ресницы. Не то, чтобы подозревал он эту девушку в каком-то изощренном коварстве — просто было любопытно.
Подозрительно поглядывая ему в лицо, девушка распахнула кофточку. Похоже, Конану вполне удалось сохранить внешнюю невозмутимость, и она, уверившись, что он не подглядывает, перестала медлить и сомневаться. Сосредоточенно нахмурившись, она обхватила двумя ладонями свою левую грудь, наклонилась к Конану так, что маленький темный сосок почти коснулся его кожи на груди, и надавила — сильно, обеими ладонями одновременно.
Только собрав в кулак все свое самообладание, Конану удалось не отшатнуться, когда тугая белая струйка ударила ему в грудь, и теплые капли потекли по коже, оставляя за собой белесые вертикальные полоски.
Минуты три девушка рисовала молоком на груди у Конана затейливый узор, попеременно используя то левую, то правую грудь в непонятной Конану последовательности и что-то приговаривая. Потом осмотрела творение рук своих — и не только… хм… рук — и, похоже, осталась довольна. Впрочем, Конан и без ее одобрения знал, что волшебство удалось — боль исчезла. Он даже не заметил, когда именно это произошло, настолько был поглощен ее манипуляциями, просто вдруг обнаружил, что опять ничего у него не болит — так, саднит только немного. Забавный способ колдовства. Интересно, а что будет с тем, кто этого молока глотнет? Вряд ли он просто не станет более болеть, тут наверняка много всего намешано, и молоко это не только боль устранять сумеет в опытных… хм… руках.
Конан открыл глаза. Встал, неловко поклонившись. Она могла подумать, что это он просто из-за низкого потолка, и потому Конан добавил:
— Благодарю.
Еще раз поклонился. Вышел в коридор, пятясь.
Девушка успела застегнуться и теперь сидела, улыбаясь, явно довольная проделанной работой.
— И тебе спасибо, наемник! Персиковое Дерево будет просить о тебе всех богов, которых знает, хоть и не знает твоего имени. Но ведь имя для богов не важно, правда? Кто-нибудь из них тебе обязательно сегодня поможет, ведь они уже один раз помогли мне, откликнулись, значит — и сегодня помогут!
Конан кивнул, еще раз поразившись про себя ее наивной вере. Сам-то он давно не ждал от богов ничего особо хорошего, вполне резонно предполагая, что помогают и вредят людям небожители не по доброте или злобе душевной, а исключительно для забавы, от скуки, так сказать. Что-то в ее последних словах его царапнуло, но он не любил думать сразу о многом. А сейчас следовало думать о предстоящем деле.
Он успел сделать по коридорчику с полдюжины шагов и дойти до входа в крупную камору, в углу которой что-то обсуждали с сухоньким старичком два господина вполне почтенной наружности и один скользкий юноша, и даже кивнуть тем из них, кто к нему обернулся, вполне успел.
Прежде, чем понял.
Обратно он вернулся в три прыжка.
— Что ты сказала?!!
Она испуганно шарахнулась к стенке, округлив рот в беззвучном крике. Конан зарычал — правда, мысленно. Потому что опомнился вовремя.
С детьми и испуганными женщинами так нельзя, нельзя на них рявкать, угрожающе нависая, от этого они только больше пугаются и замыкаются в себе. С ними лучше говорить негромко и спокойно, опустившись на их уровень. Цели, конечно, не хочешь ты их окончательно запугать, а хочешь добиться чего-то эффективно и быстро.
Конан заставил себя сесть — так его голова оказалась почти на уровне ее. Спросил, стараясь, чтобы голос звучал как можно миролюбивее и спокойнее:
— Ты обещала, что обо мне кто-то будет просить богов… А кто именно будет обо мне просить богов?..
Она сглотнула, понемногу успокаиваясь. Села прямее:
— Я… я уже начала, когда ты…
— Нет, — он покачал головой, — Ты назвала какое-то имя…
— Персиковое Дерево? Ну да… Меня так зовут… Красивое имя, правда? Ты не сказал своего имени и не спрашивал, как меня зовут, а мне так хотелось, чтобы ты знал…
— Подожди, — попросил Конан, окончательно шалея и еще не до конца убежденный, — Но, если ты — Персиковое Дерево, то где же твои персики?
Она замолчала и смущенно прижала обе ладошки к груди. Она очень мило краснела, когда смущалась…
М-да…
Вот так, значит.
Значит, вот…
А он еще, по простоте душевной, предлагал плоды эти оторвать — для облегчения, так сказать, доставки! — и притащить отдельно. От всего, стало быть, остального… Хорошо еще, что у молодого принца Джамаля хорошее чувство юмора. Говорил бы принц на нормальном языке — было бы понятно, что Персиковое Дерево это просто имя. И Эрлик побери этого мерзкого старикашку-толмача, со всеми его
