в расплавленный воск, или утопить, или плюнуть на него от души. Даже заклинаний никаких не нужно.
Все-таки хорошо, что Конан не умеет читать чужие мысли. Потому что если киммериец прознает про украденный и оскверненный артефакт, он из шкуры вон вылезет, но добудет волшебный предмет и освободит его от заклятья. Любит Конан всякие безнадежные предприятия.
Я заметил, что он вопросительно смотрит на меня, и с решительным видом отвернулся поглазеть на пришпиленного бога.
— Тебя что-то насторожило, Кода? — спросил Конан.
Я покачал головой, не поворачиваясь. Большинство людей не разбирается в мимике пустынных гномов, но Конан слишком давно меня знает.
— Здесь поблизости еще одна деревня, — сообщила Эрриэз. — Когда-то ее построили потомки разбойников, но с годами все измельчало — в том числе и люди. Думаю, теперь там тоже никого не осталось…
Через сотню полетов стрелы дорога (вернее, то, что от нее осталось) вывела нас на заливной луг. Некошеная трава закрывала меня с головой, а Конану была почти по локоть. Она сплеталась и путалась в ногах, и мы с трудом продирались сквозь нее. От травы шел влажный пар, и мошка, поднятая нашими шагами, летала густыми тучами.
Я пытался найти хоть какой-нибудь ветер, чтобы пригнать его сюда и разогнать полчища кровососущих, но тщетно: приличного ветра не было нигде, а тот, что я все-таки разыскал, был так далеко, что сюда бы просто не долетел.
Эрриэз, как и я, выглядела не лучшим образом, губы у нее пересохли, а вода, которую они с Конаном хлебнули из грязной лужи, никак не могла утолить их жажду. Не так надо пить, чтобы напиться: в этом вопросе следует учиться у кочевников. Подозреваю, они тоже знали это и все же не удержались. Трудно удержаться, когда видишь воду, я понимаю.
Мне-то что, я Пустынный Кода, у меня уши подолгу сохраняют запасы влаги, и этим я похож на многие пустынные растения, которые отращивают мясистые листья. Каждый приспосабливается, как умеет. Только люди вообще не умеют приспосабливаться, и для меня до сих пор загадка — как это они ухитряются выжить.
Мы начали спускаться с холма и тотчас увидели впереди деревню.
Она была пуста. Это мы сразу поняли. Но все равно подошли ближе — куда еще было идти? На просторном лугу стояли семь домов, черных, хмурых, с высаженными окнами. Над ними полыхало злое солнце — не щедрое, как в Черных Королевствах, к примеру, а какое-то ядовитое.
Неожиданно Конан тронул меня за плечо.
Я обернулся. Крыша одного из домов слегка дымилась. И вдруг, в одно мгновение, огонь вырвался наружу и закричал, развеваясь в небе. Откуда-то взялся верховой ветер, и огонь прыгнул на соседнюю крышу. Остальные дома стояли в стороне и потому не занялись.
Мы сбились в кучу, глазея на пожар. Дома горели в полном безмолвии и одиночестве, и никто поблизости не оплакивал погибающее имущество и не мчался с водой. Никто, кроме нас, даже не узнал о несчастье. И такая безысходность чувствовалась в этом пожаре, вспыхнувшем в брошенной, забытой, никому не нужной деревне, что сердце у меня поневоле сжалось. Попадись мне тот негодяй, который украл и околдовал артефакт, — кажется, я порвал бы его голыми руками!
Я прижался к Эрриэз и потихоньку высморкался в подол ее полосатой юбки.
Мы спустились в ложбинку и обнаружили там мелкую речушку, бежавшую по разноцветным камешкам. Довольно долгое время мы провели в воде, но и сюда долетали белые клочья пепла. Наконец, Конан забрался на крутой бережок и крикнул, что дома догорели. Тогда мы вернулись в деревню.
Пять уцелевших домов стояли перед нами. Мы могли занять любой из них и жить, сколько вздумается, нас никто бы не прогнал. Но было в них что-то жуткое, что делало невозможной даже мысль о том, чтобы поселиться здесь надолго.
Потом я понял: отсюда ушли домовые духи. А это еще хуже, чем если бы отсюда просто выехали люди. Если даже нечисть решила, что место дурное, то человеку делать тут совершенно нечего.
Я так и сказал.
— Мы не собираемся здесь жить, — заверил меня Конан. — Мы переночуем, а завтра па первой заре уйдем.
Мы осторожно поднялись на высокое крыльцо, стараясь ступать как можно тише. Тишина стояла первозданная.
Дом был разгромлен, словно люди, покидая его, торопились. Добротная старинная мебель валялась перевернутая, сундуки стояли с распахнутыми крышками. Но печь была еще цела, и на полке стояли глиняные горшки, на стене висели всякие приспособления для кулинарии, которые живо напомнили мне орудия пыток, бывшие в широком употреблении в моем родном Хоршемише.
На окне Эрриэз увидела деревянный ларец, обтянутый темным коленкором и выложенный медными пластинами. Она раскрыла его, но ларец был пуст. Под треснувшим зеркалом лежали клочки ткани и затупленные иглы из рыбьих костей. Потом мы нашли под столом детскую колыбель, сплетенную из прутьев.
Мы поднялись на чердак. Лестница была построена капитально, так что даже мне не пришлось делать над собой усилие, чтобы забраться по ней. Странно, но еще сохранилось и не вполне сгнило сено, а в углу я нашел шерсть и гребень для нее. Я с подозрением покосился на Эрриэз.
Если она все же кикимора, то не выдержит — вцепится в кудель. Для ихней сестры первое дело — пряжа и прочие бабьи радости.
Но Эрриэз осталась к клокам шерсти равнодушной, и я просто терялся в догадках. Значит, она не кикимора? Но и не человек, это ведь ясно. Тогда кто?
«Не угадаешь, дурак», — услышал я у себя в голове ее злорадный голос.
«Сама ты дура», — подумал я в ответ.
И тут я нашел в клочках шерсти нечто такое, из-за чего сразу забыл все наши склоки и раздоры.
Я увидел мертвого домового духа. Он был совсем крошечный, ссохшийся, седенький, заросший волосенками и словно запутавшийся в шерсти и нитках. Глазки у него были пустые, бесцветные, без зрачков. Он до самой смерти так и не закрыл их, все смотрел куда-то в потолок. И рот у него был полуоткрыт. Во рту поблескивал зуб. Он был легкий, как веретено. Я не хотел, чтобы Конан или Эрриэз увидели его, и потому осторожно прикрыл трупик клочком сена.
— Я хочу есть, — заявил я очень громко. — Эрриэз, слышишь?
Она не успела ничего заподозрить, потому что Конан тоже шумно потребовал пищи, и мы втроем спустились с чердака. На душе у меня было прескверно.
Эрриэз принялась шарить по полкам и довольно скоро обнаружила плетеную корзину, в которой сохранилось немного муки. Девушка ловко замесила тесто в старенькой глиняной плошке. Прядка желтых волос все время падала ей на глаза, и она мотала головой, отбрасывая ее. Мы с Конаном сидели на неудобной горбатой крышке сундука и восхищенно наблюдали за ней. Если девицей не восхищаться, она вообще работать не будет, вот мы и старались изо всех сил.
Эрриэз вдруг подняла глаза:
— А представляете, сколько вкусных вещей готовилось когда-то в этой плошке?
Я как раз думал об этом и потому, когда Эрриэз произнесла мои мысли вслух, встретился с нею глазами и предупреждающе нахмурился.
Глава пятая
Маленькая храбрая Эрриэз
Следующие два дня я все время возвращался мыслями к тому, что увидел в заброшенной деревне и на старом кладбище. Кому это, кстати, пришла в голову умная мысль насадить бога на копье? Жуткие
