противная мысль пришла мне в голову ведь старуха должна начать разлагаться. Я не закрыл окно, а го ворят, что при открытом окне покойники разлагаются быстрее. Вот ведь глупость какая! И этот чертов управдом будет только завтра!
Я постоял в нерешительности несколько минут и стал подниматься дальше.
Около двери в свою квартиру я опять остановился. Может быть,
пойти к булочной и ждать там ту милую дамочку? Я бы стал умолять ее пустить меня к себе на две или три ночи. Но тут я вспоминаю,
что сегодня она уже купила хлеб и, значит, в булочную не придет.
Да и вообще из этого ничего бы не вышло.
Я отпер дверь и вошел в коридор. В конце коридора горел свет,
и Марья Васильевна, держа в руке какую-то тряпку, терла по ней другой тряпкой. Увидев меня, Марья Васильевна крикнула:
— Ваш шпрашивал какой-то штарик!
— Какой старик? — сказал я.
— 41
— Теперь мы с тобой расчитаемся, — сказал я. У меня возник план, к которому обыкновенно прибегают убийцы из уголовных рома нов и газетных проишествий; я просто хотел запрятать старуху в чемодан, отвезти за город и опустить в болото. Я знал одно такое место.
Чемодан стоял у меня под кушеткой. Я вытащил его и открыл. В нем находились какие-то вещи: несколько книг, старая фетровая шляпа и рваное белье. Я выложил все это на кушетку.
В это время громко хлопнула наружная дверь, и мне показалось,
что старуха вздрогнула.
Я моментально вскочил и схватил крокетный молоток.
Старуха лежит спокойно. Я стою и прислушиваюсь. Это вернулся машинист, я слышу, как он ходит у себя по комнате. Вот он идет по коридору на кухню. Если Марья Васильевна расскажет ему о моем сумашествии, это будет нехорошо. Чертовщина какая! Надо и мне пойти на кухню и своим видом успокоить их.
Я опять перешагнул через старуху, поставил молоток возле са мой двери, чтобы, вернувшись обратно, я бы мог, не входя еще в комнату, иметь молоток в руках, и вышел в коридор. Из кухни нес лись голоса, но слов не было слышно. Я прикрыл за собой дверь в свою комнату и осторожно пошел на кухню: мне хотелось узнать, о чем говорит Марья Васильевна с машинистом. Коридор я прошел быс тро, а около кухни замедлил шаги. Говорил машинист, по-видимому,
он рассказывал что-то, случившееся с ним на работе.
Я вошел. Машинист стоял с полотенцем в руках и говорил, а Ма рья Васильевна сидела на табурете и слушала. Увидя меня, маши нист махнул мне рукой.
— Здравствуйте, здравствуйте, Матвей Филиппович, — сказал я ему и прошел в ванную комнату. Пока все было спокойно. Марья
Васильевна привыкла к моим странностям и этот последний случай могла уже и забыть.
Вдруг меня осенило: я не запер дверь. А что, если старуха вы ползет из комнаты?
Я кинулся обратно, но во-время спохватился и, чтобы не испу гать жильцов, прошел через кухню спокойными шагами.
Марья Васильевна стучала пальцем по кухонному столу и говори ла машинисту:
— Ждорово! Вот это ждорово! Я бы тоже швиштела!
С замирающим сердцем я вышел в коридор, и тут же, чуть не бе гом, пустился к своей комнате.
Снаружи все было спокойно. Я подошел к двери, и приотворив ее, заглянул в комнату. Старуха по- прежнему спокойно лежала,
уткнувшись лицом в пол. Крокетный молоток стоял у двери на преж нем месте. Я взял его, вошел в комнату и запер за собой дверь на ключ. Да, в комнате определенно пахло трупом. Я перешагнул через старуху, подошел к окну и сел в кресло. Только бы мне не стало дурно от этого, пока еще хоть и слабого, но все-таки уже нестерпимого запаха. Я закурил трубку. Меня подташнивало, и не много болел живот.
Ну что же я так сижу? Надо действовать скорее, пока эта ста руха окончательно не протухла. Но, во всяком случае, в чемодан ее надо запихать осторожно, потому что как раз тут-то она и мо жет тяпнуть меня за палец. А потом умирать от трупного заражения — благодарю покорно!
— Эге! — воскликнул я вдруг. А интересуюсь я: чем вы меня укусите? Зубки-то ваши вон где!
Я перегнулся в кресле и посмотрел в угол, по ту сторону окна,
где, по моим расчетам, должна была находиться вставная челюсть старухи. Но челюсти там не было. Я задумался: может быть мертвая старуха ползала у меня по комнате, ища свои зубы? Может быть,
даже нашла их и вставила себе обратно в рот?
Я взял крокетный молоток и пошарил им в углу. Нет, челюсть пропала. Тогда я вынул из камода толстую байковую простыню и по дошел к старухе. Крокетный молоток я держал наготове в правой руке, а в левой я держал байковую простыню.
Брезгливый страх к себе вызывала эта мертвая старуха. Я при поднял молотком ее голову: рот был открыт, глаза закатились кверху, а по всему подбородку, куда я ударил ее сапогом, рас ползлось большое темное пятно. Я заглянул старухе в рот, нет,
она не нашла свою челюсть. Я опустил голову. Голова упала и стукнулась об пол.
Тогда я расстелил на полу байковую простыню и подтянул ее к самой старухе. Потом ногой и крокетным молотком я перевернул старуху через левый бок на спину. Теперь она лежала на простыне.
Ноги старухи были согнуты в коленях, а кулаки прижаты к плечам.
Казалось, что старуха, лежа на спине, как кошка, собирается за щищаться от нападающего на нее орла! Скорее, прочь эту падаль!
Я закатал старуху в толстую простыню и поднял ее на руки. Она оказалась легче, чем я думал. Я опустил ее в чемодан и попробо вал закрыть крышкой. Тут я ожидал всяких трудностей, но крышка сравнительно легко закрылась. Я щелкнул чемоданными замками и выпрямился.
— 43
По платформе два милиционера ведут какого-то гражданина в пи кет. Он идет, заложив руки за спину и опустив голову.
Поезд трогается. Я смотрю на часы: десять менут восьмого. О,
с каким удовольсвием спущу я эту старуху в болото! Жаль только,
что я не захватил с собой палку, должно быть, старуху придется подталкивать.
Франт в розовой косоворотке нахально разглядывает меня. Я по ворачиваюсь к нему спиной и смотрю в окно.
В моем животе происходят ужасные схватки; тогда я стискиваю зубы, сжимаю кулаки и напрягаю ноги.
Мы проезжаем Ланскую и Новую Деревню. Вон мелькает золотая верхушка Буддийской пагоды, а вон показалось море.
Но тут я вскакиваю и, забыв все вокруг, мелкими шажками бегу в уборную. Безумная волна качает и вертит мое сознание…
Поезд замедляет ход. Мы подъезжаем к Лахте. Я сижу, боясь по шевелиться, чтобы меня не выгнали на остановке из уборной.
— Скорей бы он трогался! Скорей бы он трогался!
Поезд трогается, и я закрываю глаза от наслаждения. О, эти минуты бывают столь же сладки, как мгновения любви!
Все силы мои напряжены, но я знаю, что за этим последует страшный упадок.
Поезд опять останавливается. Это Ольгино. Значит опять эта пытка!
Но теперь это ложные позывы. Холодный пот выступает у меня на лбу, и легкий холодок порхает вокруг моего сердца.
Я понимаюсь и некоторое время стою, прижавшись головой к сте не. Поезд идет, и покачивание
