надо идти к уп равдому и возиться с покойником!
Однако, сколько же времени я спал? Я посмотрел на часы: поло вина десятого, должно быть утра.
Господи! Чего только не приснится во сне!
Я опустил ноги с кушетки, собираясь встать, и вдруг увидел мертвую старуху, лежащую на полу за столом, возле кресла. Она лежала лицом вверх, и вставная челюсть, выскочив изо рта, впи лась одним зубом старухе в ноздрю. Руки подвернулись под тулови ще, и их не было видно, а из-под задравшейся юбки торчали кост лявые ноги в белых, грязных шерстяных чулках.
— Сволочь! — крикнул я и, подбежав к старухе, ударил ее сапо гом по подбородку.
Вставная челюсть отлетела в угол. Я хотел ударить старуху еще раз, но побоялся, чтобы на теле не остались знаки, а то еще по том решат, что это я убил ее.
Я отошел от старухи, сел на кушетку и закурил трубку. Так прошло минут двадцать. Теперь мне стало ясно, что все равно дело передадут в уголовный розыск, и следственная бестолочь обвинит меня в убийстве. Положение выходит серьезное, а тут еще удар этот сапогом.
Я подошел опять к старухе, наклонился и стал рассматривать ее лицо. На подбородке было маленькое темное пятнышко. Нет, при драться нельзя. Мало ли что? Может быть, старуха еще при жизни стукнулась обо что-нибудь? Я немного успокаиваюсь и начинаю хо дить по комнате, куря трубку и обдумывая свое положение.
Я хожу по комнате и начинаю чувствовать голод все сильнее и сильнее.
От голода я начинаю даже дрожать. Я еще раз шарю в шкапике,
где хранится у меня провизия, но ничего не нахожу, кроме куска сахара.
Я вынимаю свой бумажник и считаю деньги. Одиннадцать рублей.
Значит, я могу купить ветчинной колбасы и хлеб, и еще останется на табак.
Я поправляю сбившийся за ночь галстук, беру часы, надеваю куртку, выхожу в коридор, тщательно запираю дверь своей комнаты,
кладу ключ себе в карман и выхожу на улицу. Надо раньше всего поесть, тогда мысли будут яснее, и тогда я предприму что-нибудь с этой падалью.
По дороге в магазин мне приходит в голову: не зайти ли мне к
Сакердону Михайловичу, и не рассказать ли ему все, может быть вместе мы скорее придумаем, что делать. Но я тут же отклоняю эту мысль, потому что некоторые вещи надо делать одному, без свиде телей.
В магазине не было ветчинной колбасы, и я купил себе полкило сарделек. Табака тоже не было. Из магазина я пошел в булочную.
В булочной было много народу, и к кассе стояла длинная оче редь. Я сразу нахмурился, но все-таки в очередь встал. Очередь подвигалась очень медленно, а потом и вовсе остановилась, пото му что у кассы произошел какой-то скандал.
Я делал вид, что ничего не замечаю, и смотрел в спину моло денькой дамочки, которая стояла в очереди передо мной. Дамочка была, видно, очень любопытной: она вытягивала шейку то вправо,
то влево и поминутно становилась на цыпочки, чтобы лучше разгля деть, что присходит у кассы. Наконец она повернулась ко мне и спросила:
— Вы не знаете, что там происходит?
— Простите, не знаю, — сказал я как можно суше.
Дамочка повертелась в разные стороны и, наконец, обратилась ко мне:
— Вы не могли бы пойти и выяснить, что там происходит?
— Простите, меня это нисколько не интересует, — сказал я еще суше.
— Как не интересует? — воскликнула дамочка, — Ведь вы же сами задерживаетесь из-за этого в очереди!
Я ничего не ответил и только слегка поклонился. Дамочка вни мательно посмотрела на меня.
— Это конечно, не мужское дело стоять в очередях за хлебом,
сказала она. — Мне жалко вас, вам приходится тут стоять. Вы дол жно быть холостой?
— Да, холостой! — ответил я, несколько сбитый с толку, но по инерции продолжал отвечать довольно сухо и, при этом слегка кла няясь.
Дамочка еще раз осмотрела меня с ног до головы и вдруг, при тронувшись пальцем к моему рукаву, сказала:
— Давайте я куплю, что вам нужно, а вы подождите меня на ули це.
Я совершенно растерялся.
— 38
Но Сакердон Михайлович, не отвечая мне, кинулся к керосинке,
схватил занавеской кастрюльку и поставил ее на пол.
— Черт побери! — сказал Сакердон Михайлович. — Я забыл в кас трюльку налить воды, а кастрюлька эмалированная, и теперь эмаль отскочила.
— Все понятно, — сказал я, кивая головой.
Мы опять сели за стол.
— Черт с ними, — сказал Сакердон Михайлович. — мы будем есть сардельки сырыми.
— Страшно есть хочу, — сказал я.
— Кушайте, — сказал Сакердон Михайлович, — пододвигая мне сар дельки.
— Ведь я в последний раз ел вчера с вами в подвальчике и с тех пор ничего не ел, — сказал я.
— Да, да, да, — сказал Сакердон Михайлович.
— Я все время писал, — сказал я.
— Черт побери! — утрированно вскричал Сакердон Михайлович,
Приятно видеть перед собой гения.
— Еще бы! — сказал я.
— Много, поди, наваляли? — спросил Сакердон Михайлович.
— Да, — сказал я, — исписал пропасть бумаги.
— За гения наших дней, — сказал Сакердон Михайлович, поднимая рюмку.
Мы выпили. Сакердон Михайлович ел вареное мясо, а я сардель ки. Съев четыре сардельки, я закурил трубку и сказал:
— Вы знаете, я ведь к вам пришел, спасаясь от преследования.
— Кто же вас преследовал? — спросил Сакердон Михайлович.
— Дама, — сказал я. Но так как Сакердон Михайлович ничего ме ня не спросил, а только налил в рюмку водку, то я продолжал:
— Я с ней познакомился в булочной и сразу влюбился.
— Хороша? — спроаил Сакердон Михайлович.
— Да, — сказал я, — в моем вкусе.
Мы выпили, и я продолжал,
— Она согласилась идти ко мне пить водку. Мы зашли в магазин,
но из магазина мне пришлось потихоньку удрать.
— Не хватило денег? — спросил Сакердон Михайлович.
— Нет, денег хватило в обрез, — сказал я, — но я вспомнил,
что не могу пустить ее в свою комнату.
— Что же, у вас в комнате была другая дама? — спросил Сакер дон Михайлович.
— Да, если хотите, у меня в комнате находится другая дама,
сказал я, улыбаясь. — Теперь я никого к себе в комнату не могу пустить.
— Женитесь. Будете приглашать меня к обеду, — сказал Сакердон
Михайлович.
— Нет, — сказал я, фыркая от смеха. — На этой даме я не же нюсь.
— Ну, тогда женитесь на той, которая из булочной, — сказал
Сакердон Михайлович.
