Потухли щеки Хню. Во лбу окно стыдливое растворилось.
В траве бежала змейка,
высунув гибкое жало,
в ее глазах блестела чудная копейка.
Хню медленно дышала,
накопляя растраченные силы и распуская мускулов тугие баночки.
Она под кофточкой ощупывала груди.
Она вообще была прелестной паночкой.
Ах, если б знали это люди!
Нам так приятно знать прошедшее.
Приятно верить в утвержденное.
Тысячи раз перечитывать книги, доступные логическим правилам.
Охаживать приятно темные углы наук.
Делать веселые наблюдения.
И на вопрос: Есть ли Бог? — поднимаются тысячи рук склонные полагать, что Бог это выдумка.
Мы рады, рады уничтожить наук свободное полотно.
Мы считали врагом Галилея,
давшего новые ключи.
А ныне пять обэриутов,
еще раз повернувшие ключи в арифметиках веры,
должны скитаться меж домами за нарушение обычных правил рассуждения о смыслах.
Смотри, чтоб уцелела шапка.
Чтоб изо лба не выросло бы дерево тут мертвый лев сильней живой собаки,
и, право, должен я сказать, моя изба не посещается гостями
Хню, отдохнув, взмахнула сильными костями и двинулась вперед.
Вода послушно расступилась.
Мелькали рыбы. Холодело. Хню, глядя в дырочку,
молилась,
достигнув логики предела.
Меня уж больше не тревожит земля, ведущая беседу о прекращении тепла,
шептала Хню своему соседу.
Меня уж больше не атакуют пути жука-точильщика,
и гвозди больше не кукуют в больных руках могильщика.
И если бы все пчелы, вылетев из чемодана, в меня направили б свои тупые жала,
то и тогда, поверьте слову, от страха вовсе б не дрожала.
'Ты права, моя голубка,
отвечает путник ей,
но земель глухая трубка полна звуков, ей же ей.'
Хню ответила: 'Я дурой рождена сидеть в стогу,
полных дней клавиатуры звуков слышать не могу
И если бабочки способны слышать потрескивание искр в кореньях репейника,
и если жуки несут в своих котомках ноты расточительных голосов,
и если водяные паучки знают имя, отчество обороненного охотником пистолета,
то надо сознаться, что я просто глупая девчонка.'
'Вот это так, — сказал ей спутник,
всегда наивысшая чистота категорий пребывает в полном неведении окружающего.
И это, признаться, мне страшно нравится.'
23-27 апреля 1931 года.
— 100
ПОБЕДА МЫШИНА
Мышину сказали:
— Эй, Мышин, вставай!
Мышин сказал:
— Не встану, — и продолжал лежать на полу.
Тогда к Мышину подошел Калугин и сказал:
— Если ты, Мышин, не встанешь, я тебя заставлю встать.
— Нет, — сказал Мышин, продолжая лежать на полу.
К Мышину подошла Селезнева и сказала:
— Вы, Мышин, вечно валяетесь на полу в коридоре и мешаете нам ходить взад и вперед.
— Мешал и буду мешать, — сказал Мышин.
— Ну, знаете, — сказал Коршунов, но его перебил Калугин и сказал: 'Да чего тут долго разговаривать! Звоните в милицию.'
Позвонили в милицию и вызвали милиционера.
Через полчаса пришел милиционер с дворником.
— Чего у вас тут? — спросил милиционер.
— Полюбуйтесь, — сказал Коршунов, но его перебил Калугин и сказал: ' Вот. Этот гражданин все время лежит тут на полу и мешает нам ходить по коридору. Мы его и так и этак…'
Но тут Калугина перебила Селезнева и сказала:
— Мы его просили уйти, а он не уходит.
— Да, — сказал Коршунов.
Милиционер подошел к Мышину.
— Вы, гражданин, зачем тут лежите? — спросил милиционер.
— Отдыхаю, — сказал Мышин.
— Здесь, гражданин, отдыхать не годится, — сказал милиционер.
— Вы где, гражданин, живете?
— Тут, — сказал Мышин.
— Где ваша комната? — спросил милиционер.
— Он прописан в нашей квартире, а комнаты не имеет, — сказал
Калугин.
— Обождите, гражданин, — сказал милиционер, — я сейчас с ним говорю. Гражданин, где вы спите?
— Тут, — сказал Мышин.
— Позвольте, — сказал Коршунов, но его перебил Калугин и ска зал:
— Он даже кровати не имеет и валяется прямо на голом полу.
— Они давно на него жалуются, — сказал дворник.
— Совершенно невозможно ходить по коридору, — сказала Селез нева, — Я не могу вечно шагать через мужчину. А он нарочно ноги вытянет, да еще руки вытянет, да еще на спину ляжет и глядит. Я с работы усталая прихожу, мне отдых нужен.
— Присовокупляю, — сказал Коршунов, но его перебил Калугин и сказал:
— Он и ночью тут лежит. Об него в темноте все спотыкаются. Я через него одеяло свое разорвал.
Селезнева сказала:
— У него вечно из кармана какие-то гвозди вываливаются. Не возможно по коридору босой ходить, того и гляди ногу напорешь.
— Они давеча хотели его керосином поджечь, — сказал дворник.
— Мы его керосином облили, — сказал Коршунов, но его перебил
Калугин и сказал:
— Мы его только для страха керосином облили, а поджечь и не собирались.
