Первое, чем поражало это лицо, была красота.
Оно было пугающе, греховно, почти кошмарно красиво, слишком красиво, чтобы принадлежать монаху или священнику. Изящные очертания бровей, носа, губ дышали безмятежной мечтательностью и спокойствием языческого бога, но в матовости кожи, в черных как уголья глазах горели темперамент и зной Андалусии, что-то пламенное и страстное, что воздействовало сильней всего, но это не было земной чувственностью, а скорее фанатизмом, в котором проглядывало даже что-то жестокое и зловещее. Может, это был чисто испанский фанатизм его веры, а может быть, такое впечатление производила монашеская ряса или ум, спокойствие и железная воля, которые светились в его глазах и странно контрастировали с молодым, почти юношеским лицом.
Он поклонился легко, непринужденно и улыбнулся, показав два ряда ослепительно-белых зубов. Фани сразу поняла, что этот человек вполне уверен в себе. В нем не было и тени мучительной робости перед женщинами, какую прячут иные католические священники под маской напыщенной строгости.
Первой опомнилась Клара, наименее восприимчивая ко всему необычному.
– Как вы себя чувствуете? – прощебетала она, пожирая пустыми глазами красавца монаха.
– Мы только что говорили о вас!.. – солгал Мюрье, которому стало стыдно за эгоизм компании.
Монах сказал, что был в конюшне, растирал соломой своего мула. Животное могло простудиться. А потом в кухне сушил у огня одежду. Все это он объяснил без всякой досады, точно дождь и путешествие ничуть не были ему неприятны.
– Почему вы путешествуете на муле? – спросила Клара.
– Я объезжаю горные селения.
– Вы ужинали? – спросил Джек.
– О нет!.. Я буду ужинать сейчас, – сказал монах весело.
– Пригласи его поужинать с нами! – быстро прошептала Фани.
Джек облек свое приглашение в самую учтивую форму, и все же в нем прозвучала снисходительная нотка, которая могла оскорбить монаха. Тот ответил, что очень сожалеет, но не может принять любезного приглашения. Правила ордена, к которому он принадлежит, обязывают его ужинать скромно, и он вынужден отказаться от удовольствия разделить их благородную компанию. Ответ обескуражил всех четверых и произвел неприятное впечатление. Монах заметил это и, не смущаясь, добавил откровенно:
– Я бы с радостью сел с вами, но я должен соблюдать устав ордена.
Правдивость и твердая убежденность, с какими он говорил, были удивительны. Мюрье и Фани поняли его отлично, чего нельзя было сказать об американцах. Джек насупился, а Клара сказала хихикая:
– Мы слишком испорченная компания для вас?
– Оставь человека в покое! – вскипела Фани.
– Не сердись, милая, – звонко пропела Клара. – Это ты предложила его позвать.
К счастью, монах не слышал их перепалки. Ему только что принесли ужин, и в тот момент, когда они обменивались колкостями, он встал у своего стола и начал читать молитву.
– Без сомнения, он попадет прямо в рай! – тихо сказал Джек. – Фани, почему ты не пьешь вино? Похоже, наружность его преподобия начинает на тебя действовать?
– А почему бы и нет? – сказала Фани и залпом выпила свой стакан. И вдруг ей стало грустно оттого, что через полчаса лицо монаха исчезнет и она никогда больше его не увидит.
– Он похож на Франшота Тона, – авторитетно установила Клара. – Только поменьше ростом.
– Теперь я вижу, что ты и правда с удовольствием бы его выжала, – заметила Фани.
Американка усмехнулась снисходительно и не сочла нужным ответить. Она уже вырвала Мюрье из рук Фани и была полна тщеславной гордости, но отчасти и сочувствия к своей приятельнице. Бедная Фани! Когда в женщине нет изюминки, ей ничто не поможет!
В это время монах кончил молитву и спокойно принялся за еду. Ужин его был самый дешевый – такой, наверное, заказывали бедняки и странники на первом этаже. Немного вареного гороха, капуста и сало – все в одной тарелке. Пока он ел, а Фани спорила с друзьями – она настаивала, чтобы они подольше пробыли в Авиле, – с шоссе послышались громкие голоса и шум грузовика. Трактирщик выскочил из комнаты, но никто не обратил на это внимания.
Джек, по природе не злопамятный и не ревнивый, а только вспыльчивый и избалованный, снова почувствовал расположение к монаху и, перебросившись с ним несколькими словами, решил, несмотря на протесты Фани, послать ему бутылку вина. Монах принял ее с благодарностью, но попросил позволения выпить вино на следующий день. Четверка опять повела вполголоса иронический разговор, которого монах не слышал, так как столик его стоял в противоположном углу комнаты.
– Держу пари, он вообще не станет ее пить, – сказал Джек сердито.
– Куда же он ее денет?
– Может, кому-нибудь подарит.
– Или сам выхлещет перед сном, – предположила Клара.
– Ну и что из этого? – спросила Фани.
– А ты готова стать его адвокатом, дорогая?…
– Чем он нас оскорбил?
– Как чем? – спросил Джек, уже сильно захмелевший, – Можно ли представить себе более дерзкую надменность?
– Глупости!.. Он держится совершенно естественно.
Они уже готовы были поссориться, когда монах кончил ужинать и оперся локтем о стол. Видимо, ему хотелось уйти, но из вежливости он решил поговорить с ними несколько минут. Или, может, он делал это в силу привычки изучать людей. Его красивые глаза остановились по очереди на каждом.
– Вы… вероятно, туристы?… – спросил он вежливо.
– Вроде того, – развязно ответил Джек. – Ищем потехи по всей Испании.
– Так делает большинство иностранцев, которые не знают нашей страны, – кротко заметил монах.
– Мы из таких.
– Может быть, вы гордитесь этим? – внезапно спросил испанец.
– Конечно, – ответила Фани за Джека, – потому что мансанилья сразу бросается нам в голову.
Она сказала это по-испански, к удивлению монаха, который улыбнулся п пробормотал понимающе:
– Yo lo veo!..[22]
Он посмотрел на нее своими пронзительными, блестящими, как черный бриллиант, глазами, точно хотел сказать: «Спасибо, но меня ничуть не задевает поведение этого сеньора!» Фани ощутила волнение от этой мгновенной солидарности, установившейся между ними. Присутствие монаха сразу заглушило раздражение, которое вызывал у нее флирт Клары и Мюрье.
Кюре действовал на нее как мансанилья или, точнее, вместе с мансанильей вносил в обстановку что-то гипнотическое, возбуждающее и приятное… Это матовое испанское лицо, блеск зубов, нервная южная красота, аскетически сжатые губы и твердый блеск глаз в таком странном сочетании с христианским смирением были поистине пленительны и овладевали всем ее существом. Молчание, наступившее после глупой выходки Джека, прогнало бы монаха, если бы Фани не постаралась задержать его еще немного.
– К какому ордену вы принадлежите, отец? – спросила она почтительно.
– Ого, она называет его «отец»! – вырвалось у Клары. И американка громко захохотала, потому что тоже была пьяна.
– Я из Христова воинства, – ответил монах, не обращая внимания на смех.
– Что это за общество? – спросил Джек.
– Это не общество, сэр, а религиозный орден, основанный нашим духовным отцом Лойолой.
– А-а! Значит, вы иезуит? – торжественно установила Клара и обвела взглядом всю компанию, точно хотела сказать: «Наконец-то мы его поймали!»
– Это слово звучит у нас не слишком лестно, – заявил Джек.
– В этом виноваты наши враги, – ответил монах.
– А почему у вас есть враги?
– Потому что даже у самого Христа было мало друзей.
– Какие цели у вашего ордена?
– Они просты, но мне не дозволено излагать их по трактирам.
