– Может, вы изготовляете ликеры? – спросила Клара.
– Нет, благородная мисс.
– Вы не обязаны отвечать на глупые вопросы, – заявила Фани решительно.
– Знаю, – смиренно ответил монах, – но я не считаю господ глупыми.
– Мы только нечестивые, – сказал Джек.
– И избалованные, – добавила Фани.
Клара и Джек набросились на нее с ироническими упреками, но Фани не обратила на них внимания. Она не спускала глаз с монаха, который опять посмотрел на нее слегка озадаченно, точно удивлялся, что она так реагирует на выходки своих друзей и даже готова рассориться с ними ради него. Они обменялись взглядами и снова молча согласились, что Клара и Джек – избалованные дети, на дерзость которых но следует обращать внимания. Но нахальство американцев уже перешло все границы. И тем не менее в терпении монаха было не безразличие, а достоинство человека, превосходящего их неизмеримо. Может быть, он вел себя так, подчиняясь только правилам ордена. Может быть, если бы этот человек – его властные с жестокой складкой губы, острый взгляд, в котором горели неукротимые фанатичные огоньки, утонченность всего его облика выдавали идальго, облачившегося в рясу por conviccion,[23] – может быть, если бы этот человек находился где-нибудь в клубе или на стадионе, он ответил бы Джеку вызовом на дуэль, ударом кулака в челюсть. Но сейчас он воздержался даже от резкого слова и сделал это красиво, умело, подчиняясь той внутренней дисциплине, какой требовал его орден.
Шум, долетавший снизу, внезапно усилился и отвлек внимание четверки от монаха. Послышались громкие угрожающие выкрики и вслед за тем удары по воротам.
– Что там происходит? – по-испански спросила Фани кельнера.
– Это очень неприятно, сеньора!.. Рабочие едут на митинг в Сеговию.
– Ну и что же?
– Они хотят войти в трактир.
– Пускай входят!
– Как? Сюда? – растерялся кельнер.
Мысль о том, чтобы смешать господ с простонародьем, показалась ему скандальной.
– Говорите, митинг? По какому поводу? – спросил Джек.
– Против восстановления старой церкви в Сеговии, – объяснил Мюрье.
В Бургосе, пока они пили кофе, он успел пробежать заголовки газет.
– Но ведь Испания – прогрессивная республика?
– Вот именно! Прогрессивная, только чересчур набожная, и рабочие протестуют.
– Замолчите, давайте послушаем! – предложила Фани.
Шум и крики не смолкали. Откуда-то выскочили две служанки и испуганно прижались друг к другу.
– Madrecita!..[24] – захныкала молоденькая, ломая руки.
– Не бойся, Рамонсита! – утешала ее другая, постарше. – Хозяин послал Хоселито за гражданской гвардией.
– Какой от нее толк? Эта гражданская гвардия наполовину из антихристов!.. – не унималась Рамонсита.
Сельский священник давно внушил ей, что все, кто не признает короля, – антихристы.
Любопытство компании перешло в тревогу, когда по лестнице, ведущей наверх, тяжело затопали люди, прорвавшиеся в трактир. Послышался голос хозяина, который убеждал их:
– Mucliachos!.. Muchachos!..[25] Это комнаты для господ. Там сейчас иностранцы… англичане…
Другой голос, подобный иерихонской трубе, взревел яростно:
– А мы собаки, что ли, черт подери? Нынче у нас равенство!
Человек, который так свирепо настаивал на равенстве, показался в дверях. Это был молодой черноволосый великан с добродушными карими глазами, выражение которых никак не вязалось с сердитыми выкриками, с какими он крушил ворота. Он был одет в опрятный рабочий комбинезон и, видимо, уже подвыпил. За ним толпились его товарищи, человек десять, в потрепанной одежде и баскских шапочках. С виду все они были рабочие или бедные интеллигенты, воодушевленные идеей дружно продемонстрировать в Сеговии свою ненависть к средневековой Испании. Войдя, великан обвел взглядом комнату; когда глаза его остановились на монахе, в них блеснули огоньки фанатической ненависти.
– Товарищи! – объявил он зловеще. – Вот он, чернорясник!
И угрожающе двинулся на представителя реакции. Но остальные были гораздо трезвее своего товарища. Один из них тотчас почуял опасность, грозившую монаху, и, схватив плечистого исполина за локоть, спокойно осадил его:
– Карлито!.. Без глупостей!
Карлито моргнул. Потом с некоторым усилием сосредоточился и пришел к выводу, что и впрямь не имеет смысла вышвыривать кюре из трактира. Да их не счесть, этих черных паразитов в рясах!.. Лучше будет сперва взять власть, а потом погрузить их на пароходы – в подарок Ватикану от Испанской республики. И Карлито смирился. Он только дал волю своему энтузиазму, ударив что есть мочи по столу и крикнув во всю силу легких:
– Viva el anarquismo!..[26]
После этой внушительной декларации в присутствии кюре и компании капиталистов, ужинавших жареными цыплятами, Карлито и его товарищи велели хозяину сдвинуть два стола и расселись за ними. Так как испанская честь не позволяла им угощаться бесплатно, они вытащили кошельки и проверили, сколько у них денег. Половина субботней получки была пожертвована на нужды профсоюза, часть другой половины оставлена семьям – женам и детям. Об ужине не могло быть и речи, но все же на остатки денег можно было вскладчину заказать бутылку мансанильи. Не хватало всего пятидесяти сантимов. Их дал хрупкий юноша с высоким лбом и затуманенным взором – самый обеспеченный изо всей компании, тот, что удерживал Карлито от глупостей. Он был учителем начальной школы в Аранде и, хотя показывал ученикам, как изготовить гранату, подобно всем интеллигентам робел, когда наступало время действовать.
От удара Карлито по столу и его громовой здравицы анархизму задрожали стекла. Фани заметила, что это вызвало появление еще одного представителя пролетариата, тоже в рабочем комбинезоне. Новое лицо, видимо, не принадлежало к группе анархистов, но обладало какой-то властью, возможно, было одним из организаторов предстоящего митинга. На его баскской шапочке блестела красная звезда. Оглядев комнату, он задержал взгляд, подозрительный и враждебный, на тщедушном рыжеволосом рабочем с неприятным лицом.
– Что такое, товарищ Лоренте? – сухо спросил Карлито в наступившей тишине.
– Ничего, – ответил Лоренте хмурясь, – слишком расшумелись.
– Может, мы собрались на литургию? – заметил рыжий, и его произношение сразу выдало иностранца. – Когда в трактир приходят плутократы, они поднимают больше шума!
– А ты кто такой? – внезапно спросил Лоренте, подходя к нему.
– Анархист! – гордо ответил рыжий.
– Покажи членский билет.
– Мне надоело показывать его полицаям.
– Покажешь или нет? – повторил Лоренте, и в голосе его прозвучала угрожающая нотка.
– Гилермо, покажи билет! – сказал учитель из Аранды, – Товарищ из комитета Конфедерации.
Рыжий нехотя вытащил какую-то карточку и бросил ее на стол. Не проявляя признаков раздражения, товарищ Лоренте внимательно просмотрел билет и так же, как рыжий, не слишком вежливо, вернул его.
– Спокойной ночи, товарищи! – сказал он, вскинув кулак, и пошел к двери.
Почти никто ему не ответил.
– Долго мы будем терпеть самоуправство этих коммунистов? – спросил рыжий после ухода Лоренте. – Где наша свобода действий, товарищи анархисты?
Вопрос прозвучал патетически и ударил анархистов по самому больному месту, но подоспевшая бутылка мансанильи помешала им ругать Лоренте. Учитель из Аранды, самый кровожадный из всех заговорщиков на свете, по-братски разделил вино, налив себе меньше всех. Единственной бутылки едва хватило на
