капитана гражданской гвардии, стоявшего перед ней. Капитан флегматично повел головой, как сонный бык.
– Подвиньтесь, ради бога… Дайте мне пройти!
– Mujer!..[64] – свирепо рявкнул капитан.
Но толстая шея не давала ему обернуться и посмотреть, кто его ударил.
– Капитан Сигуэня!.. – сказал кто-то. – Дайте сеньоре пройти!
Уразумев, что у него за спиной стоит сеньора, капитан Сигуэня безжалостно сдавил локтями ребра нескольких своих сограждан низшего ранга и сам немного посторонился.
– Это вы меня ударили, сеньора? – спросил он почтительно-шутливым тоном. Его острый глаз тотчас заметил британский значок Фани.
– Простите, я вас вовсе не ударила… Я толкнула вас нечаянно! – испуганно стала оправдываться Фани.
– Пожалуйста, не беспокойтесь!
– Вы можете вывести меня отсюда? – спросила она.
Капитан Сигуэня сделал вид, что не слышит. Ему не хотелось терять хорошее место.
– Вы иностранка, сеньора? – с любопытством спросил хлипкий старикашка в котелке и белом жилете.
– Да, – сказала Фани.
– Тогда останьтесь посмотреть казнь. Вы, наверное, не видели казней в Испании… Это интереснее, чем бой быков!.. – И старикашка залился громким, нервным, истерическим смехом.
– Вы замолчите, дон Педро? – мрачно спросил капитан Сигуэня.
Смех старикашки тотчас оборвался, а капитан Сигуэня обвел окружающих внушительным взглядом. Нервный смех и неуместная ирония дона Педро, этого мелкого дворянчика и демократа, постоянно раздражали верноподданническое чувство капитана, где бы они ни столкнулись, в кофейне или на улице.
Капитан Сигуэня все же показал себя галантным кавалером и, приведя в движение свой огромный корпус, подобно мощному танку двинулся через толпу, невозмутимо расталкивая бедных сограждан и вежливо огибая тех, кто был рангом повыше. Под предлогом, что он прокладывает путь сеньоре («Это иностранка, – объяснял он, – дайте нам пройти»), он довел ее до самого кордона, оцепившего место казни.
– Hombre!.. – воскликнула Фани. – Неужели вы не поняли, что я хочу уйти отсюда!.. Я не желаю смотреть на казнь!
– Разве?… – с притворной наивностью спросил капитан Сигуэня. – Но вы должны были сказать мне об этом раньше! Отсюда уж никак не выбраться.
– Прошу вас, сеньор!.. Уведите меня отсюда! – произнесла она в отчаянии.
Но ее слова потонули в общем шуме – внезапно вся площадь пришла в движение и загудела. Сквозь толпу, по коридору, очищенному солдатами, открытый грузовик вез осужденных к лобному месту. Жадные до зрелища люди вытягивали шеи, поднимались на цыпочки. Каждый хотел видеть осужденных, пристальней всмотреться в их лица и ощутить животную радость оттого, что он не на их месте. Всеобщее возбуждение овладело толпой. Те, кто стоял сзади, старались протолкаться и оттеснить передних; то тут, то там вспыхивала перебранка. Два маленьких чистеньких кюре возмущенно рвались в первый ряд, откуда их вытеснила компания арагонских добровольцев. Тихие и скромные в других обстоятельствах, сейчас они были одержимы бесстыдным любопытством. Спор был таким ожесточенным, что капитану Сигуоия пришлось вмешаться.
– Сеньоры! – обратился он к добровольцам. – Имейте уважение к отцам!
Но арагонские господа ни за что на свете не хотели тронуться со своих мест, и священникам пришлось, сняв шляпы, просунуть свои стриженые головы между плечами узурпаторов.
Тем временем грузовик с осужденными медленно приближался к месту казни. До сих пор толпа, скованная жгучим любопытством, молчала, но тут она вдруг вспомнила о ненависти, которую должна была к ним испытывать.
– Смерть коммунистам!.. – крикнул фалангист с перевязанной рукой.
Он уже испытал на себе мрачный гнев литейщиков Бильбао и в этот день вышел из больницы, специально чтобы присутствовать на казни.
Его голос был сигналом к буре фанатических выкриков.
– Muerte a los rojos!.. Muerte a los rojos!..[65] – закричали приверженцы дона Луиса де Ковадонги.
– Сукины дети!.. – ревели арагонцы.
– Антихристы! – вопили богомольные испанки, которые каждое утро, закутавшись в черные вуали, ходили на литургию.
– Мерзавцы!..
– Вероотступники!
– Предатели!
– Давайте убьем их!.. – кровожадно предложил молодой легионер, вытаскивая кинжал.
Но рядом с ним стояла его благоразумная сестра, которая дала ему подзатыльник и сказала сердито:
– Помалкивай, Хуанито!
Крики роялистов, фалангистов, легионеров и всех тех, кто был за господа бога, короля и Испанию, были подхвачены другими глотками, и остальные тоже яростно заревели, то ли для того, чтобы понравиться властям, то ли потому, что заразились криками себе подобных, хотя, в сущности, они ненавидели «движение», разрушившее их спокойствие.
Все это время Фани стояла, опустив глаза. От воплей и крика у нее кружилась голова. Внезапно она услышала рокот автомобиля совсем рядом с собой и почувствовала настойчивое желание закрыть глаза руками. Но неужели она боится увидеть Доминго, неужели она не хочет ободрить его хотя бы взглядом? Какой это подлый страх, – страх перед смертью, страх перед подвигом осужденных, страх перед собственной пассивностью! И она посмотрела на осужденных.
Чтобы не смять толпу, грузовик шел совсем медленно. В кузове стояли трое осужденных со связанными за спиной руками, под охраной солдат, державших ружья на изготовку. На Доминго все еще были брюки Робинзона и изорванная в клочья рубаха. Из-под лохмотьев виднелось тело, посиневшее от побоев. На лице и локте запеклась кровь. Рыжеволосая голова была гордо вскинута, губы презрительно улыбались ревущей толпе. Он молчал, а его товарищи, люди простодушные и необразованные, ругали толпу, огрызались и с чисто испанской непримиримостью грозили тем, кто особенно неистовствовал.
– Безбожники!.. Предатели!.. – вопила толпа.
– Сукины дети!.. – яростно отвечали осужденные, – Завтра наши точно так же расправятся с вами!
Но эти угрозы только разжигали гнев толпы, а также солдат. При каждом выкрике на спины осужденных обрушивались приклады.
– Христопродавцы!
– Предатели Испании!
– Смерть вам!
– Красные собаки!
– Антихристы!.. Антихристы!.. – истерически взвизгивали двое прилизанных маленьких кюре и подскакивали, как черные мыши, за широкими спинами арагонцев, делая отчаянные попытки прорваться вперед. Наконец это им удалось, и они встали на место тучного арагонца с закрученными усами, который, не в силах больше выносить это зрелище, стал выбираться из толпы.
– Es una porqueria![66]– гневно сказал арагонец.
Он вытер потное лицо платком и возмущенно сплюнул. В своем родном селе он был заядлым драчуном, но он не мог смотреть, как истязают связанных людей.
– Вон Доминго Альварес!.. – вдруг крикнул один из кюре. – Сеньоры, это бывший монах!..
– Иуда Искариот!.. – добавил другой.
– Как?… Монах?… – возмущенно спросил кто-то.
