— А разве вам так уж не хочется расставаться с военной формой? Я пел от радости, когда демобилизовался в восемнадцатом году. А ведь мы тогда тоже проиграли войну.
— Ты — другое дело. Ты еврей.
— Другие тоже пели. Я пел, потому что был тогда совсем еще молодым врачом и радовался, что займусь мирной практикой. Так не хотелось больше резать простреленные конечности! И я взял себе маленькую практику в провинции, лечил от всех болезней, даже принимал роды… Вы не представляете себе, какая это тяжелая работа… А сколько бессонных ночей стоит матери вырастить ребенка! И вот опять война, и наш лагерь полон мусульман. Все они когда-то были детьми… Столько трудов ушло на то, чтобы вырастить их, столько отцов, докторов, учителей занимались ими! А сейчас все это так запросто идет насмарку…
— Говори, говори, — подбодрил его Дейбель, когда Шими-бачи вдруг запнулся. — Я на тебя не донесу, а время пройдет скорее, — тут он понял, почему старый доктор боится идти дальше, поднял голову, сделал быстрый глубокий вдох и сказал: — Слышишь, как пахнет хлорная известь? Это полезная вещь. Ты все болтаешь о детях, словно не знаешь, сколько рождается всяких выродков. Таких надо устранять, чтобы они не запоганили мир, не смердили. Хлорная известь — полезная вещь, она дезинфицирует всякую заразу. А?
Старый доктор поглядел в насмешливые голубые глаза эсэсовца, смотревшие на него сверху.
Теперь он знал правду. Щеки его немного побледнели, но голос остался ровным.
— Хлорная известь, герр обершарфюрер, это мертвая материя. Порошок, с которым можно делать что угодно. Он только разъедает то, что им посыплешь, вот и все. Мы, люди, умеем больше.
— Марш! — сказал Дейбель.
Оскар Брада вошел в контору. Он все еще был очень зол на писаря за ту комедию, что тот разыграл утром на апельплаце, и решил не разговаривать с ним. Но страх за жизнь Шими-бачи оказался сильнее: когда прошел час, а старый врач все не возвращался, Оскар решил действовать.
За столом сидели Зденек и Эрих. Зденек что-то писал, а Эрих с нетерпением ждал, пока он кончит. Он постукивал толстыми пальцами по лежащей перед ним пустой папке и сделал вид, что не заметил Оскара.
— Привет, Оскар! — сказал Зденек, подняв глаза и рассеянно улыбнувшись. — Тебе надо что- нибудь?
Брада стоял в дверях и не в силах был скрыть тревогу.
— Я к Эриху.
— Да ну! — удивился писарь, поднимая брови. — Какая честь!
— Так ты садись, — сказал Зденек. — Если тебе надо поговорить с ним наедине, я…
— Нет, оставайся. Я пришел спросить, где Шими.
— Он еще не вернулся? — перепугался Зденек, в душе проклиная дурацкую «сводку покойников», которая требовала от него предельного внимания.
— Нет. А вам известно что-нибудь? Зачем его вызывали?
Писарь провел рукой по плеши и почесал затылок.
— Много я на этот счет не раздумывал. Может быть, его хотят сделать старшим врачом вместо тебя?
— Что за чушь! Шутки в сторону. Дело серьезное.
— В самом деле? Что же ты не пришел сразу? Если хочешь знать, я сознательно отстранился от этого дела. Я думал, что вы о чем-то сговорились с рапортфюрером, ведь сегодня днем он навестил тебя в лазарете… А ты даже не счел нужным рассказать мне, о чем был разговор.
— А ты мне докладываешь, о чем с ним сговариваешься? Уж ты-то этим занимаешься!
— Ты пришел препираться со мной или выяснить, что сталось с Шими-бачи?
— О том, что было сегодня утром, я тоже не мог смолчать! Не думай, что я безропотно смирился с твоим поведением на апельплаце. К твоему сведению: я снова настаиваю на приеме у рапортфюрера. Иди в комендатуру и возьми меня с собой.
— Зачем? Ты спятил?
— Я не могу больше ждать… Шими-бачи был неосторожен. Чтобы спасти девушек, он сказал надзирательнице, что в лагере тиф.
— Ого-го! — проворчал писарь.
— Россхаупт, видимо, рассказала об этом в комендатуре, а Копиц… ты ведь видел, что он выделывал утром, лишь бы я не произнес слова «тиф» и не испортил его страусовую политику… Шими там уже больше часа.
— Вероятно, его вздули, — задумчиво произнес писарь, — лежит там где-нибудь без сознания, и нас, наверное, скоро вызовут унести его.
— Я не хочу больше ждать. Пошли к Копицу!
Эрих Фрош чувствовал себя виноватым перед старшим врачом. Поэтому он кивнул.
— Я пойду один. Можешь подождать меня тут. И не спорь, мне и вправду лучше идти одному. Да я и не скажу, что пришел справляться о Шими-бачи. Мне как раз надо отнести Копицу сводку умерших. Кончай поскорей, Зденек! — И он хлопнул рукой по пустой папке. Чех виновато опустил голову и продолжал заменять «тифус экзантематикус» «сердечной недостаточностью».
— Кури! — сказал Эрих, кидая Оскару сигарету. С минуту было тихо, потом дверь открылась, заглянул Диего в берете и шарфе.
— Furt nix? испорч… - осведомился он, уставившись на писаря.
— Шагай, шагай! Я уже два раза оказал тебе, что тотенкоманда не может выехать, пока этот недотепа не кончит сводку.
У ворот послышался возглас: «Lagerschreiber, vorvarts!»
Писарь вскочил, как автомат.
— Вот оно! Ну, спокойно! — добавил он, обращаясь к доктору, и побежал в комендатуру.
Вернулся он очень скоро, и лицо его не было таким румяным, как прежде. Он снял запотевшие очки и подошел прямо к Оскару.
— Дейбель застрелил его.
Оскар без сил опустился на лавку. У Зденека рука с пером скользнула по бумаге, сделав безобразную закорючку.
— При попытке к бегству, — прохрипел в тишине писарь, — во время санитарной инспекции на кладбище. Лежит на берегу реки, вправо от главной могилы. Писарь Зденек и новый дантист немедленно отправятся туда вместе с тотенкомандой, врач осмотрит зубы мертвого и продиктует акт о смерти. Похоронить сразу же. Оскар, пожалуйста, пошли ко мне нового дантиста… А сейчас иди в лазарет, потом мы поговорим. Мне его тоже жалко… — И он накинулся на Зденека. — Черт подери, кончишь ты когда-нибудь или нет?! Сколько раз тебе говорить!
Зденек взял резинку и подчистил закорючку. Но из глаз у него выкатились две крупные капли и упали на бумагу.
— Los, Mensch! Надо управиться до обеда! — сказали Зденеку могильщики из команды Диего. Между собой они говорили по-испански, и Зденек их не понимал.
Тележку нагрузили с верхом, как обычно в последние дни. У могильщиков была своя система: половину «груза» они клали головой вперед, половину головой назад. Таким образом на тележку помещалось «пятнадцать штук». Грязная парусина, которую закрепляли сверху, не покрывала всех трупов, окоченевшие руки и ноги торчали во все стороны.
Антонио и Фелипе тянули впереди за оглобли. Диего, Фернандо и Пако толкали тележку сзади или подпирали ее плечом, когда дорога шла круто в гору. Дантист и Зденек тоже помогали по мере сил. Шествие замыкали двое конвойных с ружьями — турнфатер Ян и какой-то мордастый тиролец.
Они проехали усадьбу у леса, там сейчас не видно было ни души. В садике на веревке болталось детское белье, застиранное и залатанное.
— Тут кто-нибудь живет? — прошептал Зденек, шагавший рядом с Диего.
