В красный сенсор коммуникатора Линда попала лишь с третьего раза. Руки девочки отчаянно дрожали.
– Помогите! Скорее! Дядя Фердинанд! Мы здесь, у пруда!..
V
Жену капитан ван Фрассен нашел возле 4-го корпуса. Здесь размещались кафедры двух факультетов: иерологии, науки о социальной иерархии, и этнодицеи – науки о правах народов. Символично, подумал капитан, вспомнив разговор с охранником. Дважды символично, если приплюсовать еще и разговор с адмиралом. Ладно, отложим символы до лучших времен. Он шагнул вперед, вынимая из-за спины букет астр, приготовленный заранее…
…и задохнулся от горькой нежности.
Полчаса назад начался дождь. Анна-Мария, раскрыв силовой зонтик, стояла возле клумбы с ноготками, шалфеем и махровым гравилатом. Флюоресцирующий купол работал в «поясном» режиме. К ногам графини подтекали робкие струйки, облизывая каблучки туфель. Клумба напоминала тлеющее пепелище, оставшееся на месте родного дома: Анна-Мария ван Фрассен – погорелицу, которой негде укрыться от ливня.
Печаль в коконе, подумал капитан. Что вылупится? Эй, брат, да ты поэт! Нельзя, чтобы об этом пронюхал дядя Фриц. Поэтов в академии Генерального штаба едят без хлеба.
– Извини, – он нырнул под зонтик. – Задержался.
Силовое поле, среагировав на тепло человеческого тела, расширило защитный объем «на двоих» – и вновь замерцало.
– Нет тебе прощения, – с вялой улыбкой ответила Анна-Мария. – Ты пришел на семь минут раньше. Ты врешь, чтобы сделать мне приятное. Ничего нет лучше виноватого мужа, согласного каяться.
Приняв букет, она зарылась в астры лицом.
– Со мной связывался дядя Фриц. Я зачислен в академию. Но пока это секрет.
– Тоже мне секрет! Дядя Фриц болтлив, как сорока. Я знала это утром.
– И не сказала мне? Первой?!
– Я что, самоубийца? Дядя предупредил, что болтушек он пускает на плазму для бортовых батарей флагмана «Отчаянный».
– Есть такой флагман?
– Наверное, есть. Если болтушки еще не завоевали человечество – должен быть.
Мимо пробежала стайка аспирантов. Здороваясь с графиней, они тщетно пытались напустить на себя серьезный, приличествующий истинным кавалерам вид. Девицы зашушукались, обсуждая мужские стати капитана.
– Гордись, – Анна-Мария сделалась копией адмирала Рейнеке, только без командного баса. – Ты кумир. Девчонки просто диву даются. Старая карга оторвала такого муженька! Каждая юбка рассчитывает увести тебя лунной ночью.
– Ты не старая.
– Разумеется. И не карга. Когда я действительно состарюсь, я буду королевой этносоциологии. И стану трезвонить на всех углах, какая я, в сущности, молоденькая, – она вздохнула. – На самом деле я очень боюсь старости, Тео. И знаешь, что еще, Тео? Я боюсь
Он не понял.
– Кого?
– Нашу дочь. Я очень боюсь нашу дочь.
С минуту, если не больше, ван Фрассен не знал, что ответить.
– Вот и молчи, – Анна-Мария сменила одну улыбку на другую: вялую на измученную. Как ни странно, лицо графини помолодело. Капитан почувствовал себя опытным, пожилым опекуном, успокаивающим юную воспитанницу. – Они все поздравляют меня, Тео. Наперегонки; наперебой. Коллеги, студенты; деканы. Ректор, и тот отметился. Вы родили кусок золота, говорят они. И начинают расспрашивать. А глазки-то горят, слюнки-то текут! Словно они подсматривают в замочную скважину…
– Спрашивают? О чем?
– О Регине. Как она вела себя раньше? Была ли особенной? Не замечала ли я за ней чего-нибудь этакого? В чем проявлялся ее талант? Знаю ли я, каков процент телепатов в отношении к населению Ойкумены? Понимаю ли я, какое это счастье? Да, отвечаю я. Понимаю. А они всё спрашивают, спрашивают… Да, киваю я. Да, я родила кусок золота. Золото давным-давно перестало быть мерилом ценности. Но какое это имеет значение? Я родила живой кусок золота, Тео. Я боюсь.
Ты сошла с ума, хотел сказать капитан. Но вместо этого сказал:
– Ты устала. Эти дни, эти сумасшедшие дни… Мы привыкнем.
– Нет. Я не привыкну. Знаешь, как люди боятся пауков? Крошечный, безобидный паучок; плюнь, и сдох. А человека бросает в пот. Иррациональный, не имеющий обоснований страх. Точно так же я боюсь Регину. Меня приучили, что наука – истинный путь человека. Наука, а не причуды эволюции. Если медик выращивает больному, пострадавшему в аварии, новую руку взамен оторванной – это наука. Если же вехден, уроженец Тира или Фравардина, путем тысячи физиологических ограничений накапливает в животе – или где он его накапливает? – «живой огонь», желая зарядить аккумулятор… Это не человек, Тео. Это насекомое, член улья. Пчела приносит мед, вехден – энергию. Его способ существования можно исследовать, но нельзя ему следовать. Я неполиткорректна, да?
Капитан молча обнял жену за плечи.
– Они спрашивают, – Анна-Мария ткнулась лбом в грудь мужа. – Они завидуют. Они и впрямь завидуют! Как же, дочь – телепат! Такие перспективы! А я думаю: человеческое ли это – чтение мыслей? Мое ли? Твое? А если не мое, не твое и не наше, если просто каприз организма… Ой, подожди! Меня вызывают!
Она высвободилась и, забыв спросить уником, кто ищет связи, скомандовала: «Прием!» Рядом, в двух шагах, сформировалась проекция абонента: голова женщины, ровесницы Анны-Марии. Высоко взбитая прическа, в ушах – серьги с рубинами. Часть головы оказалась за пределами зонтика, и капли дождя пробивали затылок насквозь.
Что, впрочем, ничуть не мешало женщине.
– Добрый день, – голова кивнула. Выйдя из приемной зоны, подбородок на миг исчез и вновь появился. – Надеюсь, вы помните меня. Я – Герта Зоммерфельд, жена советника Зоммерфельда. Мы встречались с вами на родительских собраниях в «Солнышке».
– Ну конечно, – к Анне-Марии вернулось самообладание. Растерянная мать исчезла, ее место вновь заняла заведующая кафедрой ценольбологии. – Рада видеть вас, Герта.
