Счет по головам

претензионное название, в самый раз для апокрифа.

— Маркус, нельзя ли стереть записи, которые я на днях внес в бортжурнал «Полундра»?

Правилами это не предусмотрено.

— Не предусмотрено?

Вы отказываетесь от мыслей, которые там изложили?

— Сам не знаю. Я, наверное, был не в себе.

В таком случае что-то можно будет сделать. Мы не ограничимся одним только стиранием.

— То есть?

Мы полагаем, что вы пострадали от гальвеновой интоксикации в легкой форме. Известно, что такого рода реакция негативно влияет на рассудок и вызывает неадекватные мысли. Если мед-сканер подтвердит этот диагноз, мы не просто сотрем «Книгу расса», но полностью ее обезвредим.

— А это что значит?

На ее место мы вставим рассказ о том, как вы пострадали при исполнении служебного долга. И посоветуем братьям рассматривать ваши предыдущие заявления как бесконтрольные.

Фред не верил своим ушам. Одним махом исправить все, что он натворил?

— Это в самом деле возможно?

Да, в зависимости от результатов медсканера. Анализ можете сдать, когда захотите. Вас записать?

— Да! Чем раньше, тем лучше.

В таком случае я перенаправлю вашу бусину в оздоровительный центр.

Там его уже ждали.

— Помочитесь в двенадцатой кабине, — приказала дежурная дженни. Фред выполнил требуемое. — Пока все, — сказала она. — Ваш Маркус сообщит вам о результатах.

Он ощутил себя новым человеком.

— Мэри, угадай что!.. — крикнул он, ворвавшись в квартиру.

— Выключись, — сказала она. Экран в гостиной погас, но Фред успел рассмотреть парк, снятый с высоты пчелиного полета. Деревья, скамейки — и инвалидное кресло. Мэри была одета для выхода, с брошкой-слугой на лацкане.

— Ты куда это?

— Да так, — ответила она, не глядя ему в глаза. — День был тяжелый, хочу погулять в парке.

— Я с тобой. У меня тоже денек был паскудный.

— Я думала, у тебя выходной. Остался бы лучше дома и пообедал. Я скоро.

— Ничего, в парке поем.

Теннисные корты, роликодромы, дорожки для верховой езды. Голосоревнования на открытой площадке. Воздушные замки, тающие и снова растущие. Художники, стоящие под своими произведениями, полосовали руками небо, запуская ввысь луга, леса и драконов.

На четвертом ярусе Миллениум-парка две людные аллеи, пересекаясь, образовывали Угол Артистов. Мэри и Фред прошли мимо «смертоносных мачете» с их залитой кровью сценой. Рядом, под американским вязом, одиноко стояло инвалидное кресло. Фред предложил Мэри пакетик носовых фильтров. Она отказалась, но поняла свою ошибку, подойдя к креслу. Запах был тот самый, только в тысячу раз сильней. Ее затошнило. Может быть, его из-за этого не пустили в клинику.

Обожженного она видела впервые и усомнилась — неужели вот это может быть живым? Но в старике, вернее в его глазах, жизнь еще не угасла. Лысый череп напомнил ей о черепе его падчерицы.

— Здравствуйте еще раз, мар Кодьяк. Это я, Фред Лонденстейн, а это моя жена, Мэри Скарленд, о которой я вам говорил.

За старика ответило кресло.

— Самсон говорит: «Добрый вечер, марен, мы знакомы?»

— Да. Вчера вечером встречались на съезде.

— Я, разумеется, помню вас, коммандер Лонденстейн, — заверило кресло, — но у Сэма с головой не все ладно. Он просит меня подъехать вон к той скамейке, чтобы вы тоже могли присесть.

— Это не обязательно, — сказала Мэри. — К тому же скамейка занята.

Старик хрюкнул.

— Он говорит, она освободится, когда мы подъедем, — перевело кресло.

Так и вышло. Пара, сидевшая на скамейке, улетучилась задолго до их прибытия. Мэри села, взглянула на Фреда.

— Я, пожалуй, пройдусь, — сказал он.

— Сэм предлагает постоять у кассового столбика Китти. Внести миллионку для почина, а то до зрителей не доходит.

— Ваша софамильница тоже здесь? — Фред, проходя мимо, принял ее за статую, и даже теперь иллюзия не желала рассеиваться. Она была в балетном костюме — трико, пачка, белые туфельки с лентами, белая диадема на голове. Волосы, кожа, ногти, даже глазные радужки — все белое. Руки грациозно подняты над головой, одна нога слегка согнута, вся тяжесть приходится на пуанты. Только по легкой дрожи мышц на голени можно понять, сколько сил отнимает такая поза.

Фред поскорее сделал свой взнос — не миллионную, а десятитысячную. Кассовый столбик тут же тихо заиграл нечто классическое. Статуя балерины волшебным образом ожила, завершила свой пируэт, проделала батман и плие. Музыка столь же резко умолкла, и танцовщица вновь замерла.

Фред смутился. Видно, за десятитысячную на четвертом ярусе Миллениум-парка много не купишь. Он снова махнул на столбик, повысив сумму до одной десятой кредитки.

Реанимированная танцовщица завершила плие, как будто и не останавливалась. С такой ловкостью ног в театре бы выступать, а не на крошечной переносной сцене. Ее новый прыжок казался насмешкой над силами гравитации. Собравшаяся публика вознаградила ее усердными платежными взмахами, когда музыка опять прервалась.

Нет, она не ребенок, подумал зачарованный Фред. Это взрослая артистка, атлет в хрупком девчоночьем теле. На щеку ему легла капля ее пота, доказательство колоссальных усилий, — молочно- белая, как и все остальное. Фред стер ее пальцем и безотчетно поднес к губам.

Компактный балет продолжался без передышки, пока публику вместе с Фредом не отвлек пронзительный звук с соседней аллеи. Крик, жалобный и сердитый одновременно, шел из коляски, которой управляла одетая няней дженни. Няню сопровождали два неулыбчивых расса и огромная, черная с белым собака. Дженни велела коляске остановиться, откинула верх, и внутри обнаружился орущий, красный как свекла младенец!

— Подгузничек надо сменить, — непонятно кому объявила дженни.