— Здорово!
— Нама идит. Угости буду. Поговори-поговори буду нама.
Коняев и маньчжур пили вино и беседовали в палатке.
— Добрый парень! — хлопал Андрея по плечу богдоец. — Торгаш!
Орочон Миколка топтался у входа в палатку.
— Миколка-то мой, — вдруг сказал богдоец.
— Миколка-то? Нет, уже этот мой… — возразил Коняев.
— Уступай мне Миколку, — хмуря густые брови, строго молвил богдоец. Тута против нама поговори нельзя.
— Эта земля наша, — вмешался в разговор торгашей Хабаров, показывая на березовый лесок на бугре. — Вот тут наша пашня была. Скоро опять поселимся.
— Тут наша!
— Чего еще скажешь? Если разбираться, так совсем земля не ваша. Тебе башку нойон ссечет, если узнает, что сюда ходишь с русскими торговать.
— Ну, так уступай Миколку, — заговорил Коняев.
— Не могу так.
— Миколка крещеный. Он ясак нашему царю платит, ездит к нам. Ваш царь дозволил им по старинке ясак отдавать на Русь. Видишь, орочоны от века более склонность к нам имеют.
Купцы долго ссорились из-за должника.
— А вот ты сказал, что тут земля ваша… — опять обратился к маньчжуру Маркешка. — А неподалеку был у нас город Албазин. И ручьям и речкам наши названия. И орочоны все крещеные. Эй, Миколка, как этот ключ по-орочонски?
— Все равно, по-орочонски ли, по-богдойски ли, как ли, — Старый Каменка, одинаково!
— Видал! Издревле прозванье! Понял?
— Нама нету понимай.
— Ну, фамилия ключу русская. Значит, и ключ наш!
— Ты, Миколка, купцам не поддавайся! — сказал Карп. — Живи себе хозяином. С ними, тварями, только свяжись.
— Кому из них платить? — спрашивал орочон.
— Никому не плати, — полушутя сказал Карп. — А с нами пойдешь в тайгу проводничать — вот и будешь с Коняевым в расчете.
— Э-э! Я так не согласен! — закричал Коняев.
— Это мало важности, что ты не согласен, — ответил Карп. — Даром ты с нами потащился? Знаю я тебя, от тебя хлопоты одни.
Охотники накинулись на Коняева. Он уступил неохотно, тая мысль, что все равно со временем долг сдерет.
— Мы собрались на Нюман охотиться, — сказал Михайла орочону, — можешь провести?
— Конечно, могу! Оленей надо… Улус-модонский караул обойти, а там Айгун — и всё. Дальше дорога открыта.
— Миколка, ты русский? — спросил великан Карп.
— Конечно, русский! — с обидой, что в этом еще смеют сомневаться, отвечал орочон.
Он расстегнул ворот и показал нательный крестик.
— Крест таскаем! Один род с русским. Встретился знакомый китаец с улус-модонского караула.
— Здорово, Чжан, — сказал ему мужик.
— Здорово, Карпушка!
— Табак ю?
— Ю! Ю!
— У вас хорошая листовуха. Ну-ка!
— Давай покури, покури…
Китаец и мужик задымили.
— Как нынче мимо вашего караула пройти? — подсел к ним Маркешка.
— Смотри, когда поедешь. Нынче наша начальник сам рекой ходит. Сам дань берет. Тебя встретит — в тюрьма тащит. Наша маленько помогает тебе, говорил китаец, — тогда ничего!
Маленьким, сухощавым орочонам синеглазый великан Карп был в диковину. С любопытством обступили они Бердышова, осматривали его одежду, лицо, огромные руки.
— Настоящий лоча! — говорили они.
Орочоны толпами шли к Карпу, обнимали и целовали его в щеки, приглашали к себе на «говорку».
Коняев, торгуясь, кричал, хлопал об полы, тянул богдоев к себе. А Карп, окруженный орочонами, целыми днями беседовал тихо и мирно про охоту, оружие, про меха, оленей и собак.
— Ты что им проповедуешь? — спрашивал Маркешка. — Колдуешь, что ли? Пошто к тебе льнут?
— Отцу от них отбоя нет, — смеялся Михайла.
— Если бы так ко мне липли, я всю бы ярмарку обобрал, — замечал Коняев. — А ты смирёный. Эх!
— Я гляжу, уж тут до того доторговались, — тонко пропищал Маркешка, что не купцы у охотников, а охотники у купцов соболей скупают, а то им ясака платить нечем. Дотрясли их. У вас, у купцов, что у шилкинских, что у маньчжурских, одинаково — побрякушки, барахло. А я привезу орочону ружье, ножик ли… ему на всю жизнь.
— Ах ты, чубук от старой трубки? — усмехнулся в рыжеватые усы широколицый Михайла. Усы у него редкие, короткие и только по углам пущены, как у маньчжура. Михайла время от времени покусывает их. — А про кринолины забыл?
Маркешка зло глянул на шутника.
— У нас в Нерчинске у инженеров барыни богатые, — говорил Михайла дяде Кузьме, а сам косился на Маркешку. — А забайкальские бабы у них перехватили. Мода прозывается, не юбка, а соборный колокол. Маркешка всю бы жизнь звонарил… Ну не лезь… — отмахнулся мужик, видя, что Маркешка хочет схватить его за усы.
— В последний раз на Амур схожу… — говорил Маркешка. — Доберусь до Зеи, пособолюю — и обратно… Нынче мне должна быть удача…
Хабаров много раз зарекался ходить в тайгу на всю зиму. Но, как страстный охотник, он не сдерживал зарока.
Наутро пришел орочон с оленями. Охотники укладывались в палатке, около маленькой железной печки. Шум, звон оленьих боталов, лай собак, многоголосый говор толпы доносились снаружи.
Миколка завертывал ноги пучками сухой травы и натягивал на них новые, сухие узы.
Предстоял обход улус-модонского караула, потом Айгуна. Близ Усть-Зеи охотники намеревались заехать в деревню, где ютились русские беглецы, ушедшие вниз по реке из забайкальской каторги. Один из них — Широков — был знаком казакам и всегда узнавал от охотников, что делается на родине.
Знакомый даур взялся отвести русских коней обратно на Усть-Стрелку.
Миколка повел промышленников дальше, вниз по Амуру. Через неделю охотники приблизились к китайскому караулу, стоящему на правом берегу реки. Чтоб обойти его, они свернули с Амура и вошли в дремучие леса.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
ГУСАЙДА
Мохнатые рослые собаки с торчащими красными кистями на головах, с колокольчиками и бубенцами на красных постромках быстро мчали по снегу широкие нарты с высокой, как у кресла, спинкой.
