загара.
Вдали блеснула вода. Утки налетали парами. Чернела гнилая трава. Начинались болота. Охотники приближались к Зее. Алексей не знал, далеко ли до родной станицы. Быть может, тысячу верст, а быть может, две или три. Казак знал только, что, спустившись по Зее до Амура, придется ему под парусом, бечевой или на веслах тащиться против течения долгие-долгие недели.
Конец первой части
Часть вторая
МАРКЕШКИНО РУЖЬЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ВОЗВРАЩЕНИЕ В РОДНОЕ СТОЙБИЩЕ
Косыми пластами лежат истаявшие сугробы и множеством открытых пастей просят у солнца пощады.
Шумит вода, проедает лед и уходит в его толщу.
С каждым днем становится жарче. Солнце принялось сгонять снега с хребтов. Сначала на белых сопках сквозь сугробы протаяли скалы, дня через три-четыре зачернели прогалины на солнцепеках. Вскоре южные склоны сопок очистились и порыжели.
Идти приходилось по тенистым местам, где еще лежали снега. Собаки выбивались из сил, волоча тяжело груженную нарту по камням и по грязи.
— Медведь уже вылез! Вода в берлогу налилась! — замечал Чумбока. Лось ходит с маленькими лосятами. Сейчас хорошо охотиться на глухаря и тетерева.
В зимней одежде жарко охотникам, пот валит градом, все тело в расчесах.
Близится перевал. Редеет лес.
Чумбока что-то увидел в траве и замер. Остановились измученные собаки.
Потолстевшая Дюбака, в кожаных узлах и меховых штанах, присела на нарту.
Она беременна, ей тяжело, но она идет вровень с упряжкой, помогает собакам тянуть нарту.
— Скоро перевал… Скоро на свою сторону выйдем.
— Девять бурханов,[39] дайте нам дорогу, — просит Чумбока, — по этой дороге счастливо проведите нас! Не убейте…
Из земли торчит железо.
— Смотри — опять железная шапка, — говорит Чумбока брату, тронув ржавый шлем.
Братья опустились на колени и стали просить у Хозяина тайги, чтобы пропустил их, не погубил, как человека в железной рубашке.
В желтой прошлогодней траве по-весеннему журчит ручей. В тайге стоит тишина. Буйная густая поросль обступила кости в железной одежде…
Помолившись, гольды поднялись.
— Ну, теперь скорей пойдемте!
Удога прикрикнул на собак, ударил вожака палкой.
Дюбака взялась за свою лямку и навалилась на нее всем телом. Удога помогает ей. Люди и собаки потащили нарту.
Тайга, заваленная камнями, во мхах и лишайниках, мокрая, прелая, со множеством почек на ветвях, в запахах задышавшей коры.
С перевала открылся вид на низкие рыжие хребты и на сине-белую реку с промытыми льдами.
— Ручей журчит! Уй-уй! Вода бежит! — восхищался Чумбока.
Чистый, прозрачный ручей журчит по камням. Вот и черные березы с тонкой, рваной, потрескавшейся берестой, похожей на желтую китайскую бумагу.
— Эта вода уже на нашу сторону бежит, — радостно говорит Удога.
Он припадает к ручью и пьет.
Охотники спускались к долине Мангму.
Начались заросли аянской ели и высочайшей белой русской ели, черноберезника, дуба, липы. Паутина, сырость, мхи…
— Идти тяжело. Только по оставшимся льдам у берега речки собаки пройдут, а то сдохнут, — говорил на привале Чумбока.
Дюбака пела:
Братья кормят собак, разбивают палатку, Дюбака готовит ужин.
Женщина чувствует в себе новую жизнь. Она тихо улыбается… «Вот он опять ножками стучит. Когда ночью переворачивается — спать не дает. Всегда просыпаюсь. Все ножками стучит и стучит. Ай-ай, какой ты проворный! Зверя будешь быстро гонять, этими ножками быстро будешь бегать… Мамке мяса принесешь…»
Ночью долго не спит Дюбака, смотрит в полог, где сквозь проредевшую бязь просвечивают семь звезд Большого Амбара.[40]
«Будет ребенок сказку слушать. Расскажу ему: четыре звезды по углам четыре столба. Еще три звезды лесенкой — три ступеньки… как медведь в амбар полез за юколой… Русские кости в железных рубашках по всему Амуру догнивают. Когда последние черепа сгниют, русские на Амур вернутся… Так мой отец Локке говорил…»
Дюбаке жаль неизвестного человека, забредшего в трущобу и погибшего там…
«Может быть, это отец отцов моих, русский старик, догнивает… Может быть, его потомок маленький мне в сердце ножками стучит…»
На другой день в полдень охотники вышли к Мангму. Ледяной равниной раскинулся он, еще почти не тронутый лучами солнца, со всеми тростниками, сугробами, завалами.
— Велик, велик Мангму! — пали ниц братья.
Стали появляться птицы. Пролетел коршун. Нарту, мчавшуюся по льду, перегнала стая чаек.
Талый снег с водой хлюпал под полозьями. Мерцал теплый воздух. Лед, провисший в зимнюю убыль, так и не выровняло, изогнутым пластом лежит он на отмелях.
«Воды в Амуре мало», — думает Удога.
По дороге в Онда охотники остановились в Мылках, у матери Дюбаки.
— Пьякто кобель хороший, в нарте может ходить, охотиться может, хвалил Чумбока свою собаку.
Покупатели, сидя на корточках, осматривают Пьякто.
— Кушал, нет ли? — спрашивает худолицый Денгура, ощупывая красной рукой собачье брюхо. Он
