провокационного Конституционного Суда, председатель которого Зорькин сыграл самую подлую роль в развитии кровавых событий… Нет, благодушествовали, разговоры разговаривали, увещевали в ответ на оскорбления и призывы к реваншу… И не восторжествуй Божья справедливость, удайся провокация Руцкого и Хабулатова, столичные и затаившиеся в провинции злобные реваншисты показали бы сюсюкающим о гуманности либералам и самому президенту — тут же без суда и следствия головы бы отрубили».
Вот такая была альтернатива «расстрелу парламента», о котором многие нынче только и упоминают, говоря об октябрьских событиях.
К сожалению, Ельцин так и не нашел в себе силы раз и навсегда покончить с экстремистами, второй раз упустив исключительно благоприятную возможность для этого (в первый раз она была упущена после августа 1991 года).
Если во время самих событий Кремль избегал говорить о том, какая именно часть Советов выступила на стороне Хасбулатова и Руцкого, теперь, по окончании острой фазы конфликта, правду можно уже было не скрывать. Выступая 6 октября по телевидению, Ельцин, среди прочего, отметил, что за крайнее обострение ситуации в столице страны прямую ответственность несет БОЛЬШИНСТВО (выделено мной. — О.М.) органов Советской власти. «Система Советов проявила полное пренебрежение к безопасности государства и его граждан, сама поставила точку в политической борьбе», — сказал президент. Как логическое следствие этого — «Советы, которые встали на непримиримую позицию, должны сейчас не приспосабливаться к новой ситуации, а принять достойные и мужественные решения о самороспуске и уйти мирно, по-человечески, без потрясений и скандалов». По словам Ельцина, нужно в кратчайшие сроки продумать механизм трансформации Советов в нормальные органы представительной власти.
На чью поддержку рассчитывали политические авантюристы типа Хасбулатова и Руцкого, затевая противоборство с президентом? Мы уже говорили — на поддержку силовых структур, Советов. Если же брать шире, вожаки антиреформаторского движения прежде всего надеялись на поддержку народа.
Егор Гайдар:
— Начиная с марша голодных очередей ноября — декабря 1991 года эти вожаки были искренне убеждены, что нашу политику народ не может поддержать, более того он непременно восстанет. И они, эти вожаки, должны стать во главе восстания… Ставка была сделана на то, что единственно прибыльная политика — это политика оппозиции по отношению к проводимому курсу реформ. Именно отсюда, кстати говоря, поразительный просчет оппозиционеров, когда они настояли поставить на апрельский референдум второй вопрос — о доверии социально-экономической политике правительства. Причем в максимально провокационной форме, с заведомой уверенностью, что на такой вопрос можно получить только отрицательный ответ. Однако большинство людей ответили на него положительно. То же самое было во время событий с 21 сентября по 4 октября. Конечно, шла массовая мобилизация сторонников Белого дома. Отправлялись красные дружины из российских градов и весей. Из зарубежных государств. И в какой-то момент стало казаться, в том числе и тем людям, которые управляли этим процессом, что действительно есть народная поддержка. И вот-вот грянет народная революция против авторитарного, продажного режима. Этого не случилось, массовой народной поддержки не было. На защиту Белого дома пришли 5 тысяч боевиков, а не десятки тысяч граждан, как в августе 1991-го. Это-то и определило поражение мятежников.
ПОДВОДЯ ИТОГИ
Чем далее мы уходим от октября 1993-го, тем прочнее за случившимся тогда в Москве некоторые закрепляют не раз уже здесь упомянутое короткое броское клише — «расстрел парламента». Это лживое обозначение тех событий. То есть обстрел, или расстрел, Белого дома — назовите, как хотите, — в ходе его штурма действительно был. Но словосочетание «расстрел парламента» несет в себе политическую оценку случившегося: дескать, имелся в России этакий оплот демократии — парламент, — а некие злыдни — сторонники президента — ни с того, ни с сего взяли и расстреляли его, растоптали ростки демократии. На самом деле, мы видели, нет ничего более далекого от действительности. Тогдашние Верховный Совет и Съезд народных депутатов представляли собой не оплот демократии, а оплот контрреформации, реваншизма, штаб непримиримой оппозиции, стремившейся остановить начавшиеся в стране преобразования, вернуть ее в исходное — существовавшее до января 1992 года — положение.
До того как правительственные войска предприняли штурм Белого дома, были дикие побоища, устроенные боевиками — сторонниками Хасбулатова и Руцкого, на столичных улицах, был вооруженный захват гостиницы «Мир», московской мэрии, попытки овладеть телецентром «Останкино», зданием ИТАР- ТАСС… Были громогласные приказы Руцкого и Хасбулатова захватить ключевые объекты столицы, в том числе Кремль. Те, кто привычно дудят о «расстреле парламента», пытаются тем самым вытравить из памяти людской все, что предшествовало штурму Белого дома, возложить всю вину за случившееся на тогдашнего президента и правительство. Точное название событий 3–4 октября — иное: вооруженный мятеж. Мятеж, поднятый Хасбулатовым, Руцким и иже с ними.
На это возражают: начало всему положил все-таки Ельцин. Разогнав ВС и Съезд, он нарушил Конституцию, вышел, так сказать, за рамки правового поля. Однако то, что называлось тогда правовым полем, конституционным полем, на самом деле было конституционным беспределом. Получив в Верховном Совете и на Съезде подавляющее большинство, противники Ельцина, как говорится, «пошли вразнос». Штопая старую, советского образца, Конституцию, они принимали конституционные законы, какие только их душа желала. Не оглядываясь на исполнительную власть. На народ, проголосовавший на апрельском референдуме за реформы. Не оглядываясь, кстати говоря, и на собственное одобрение этих реформ на V съезде. В результате депутаты фактически наделили себя — точнее, спикера ВС Хасбулатова — абсолютной властью. Мощное сопротивление реформам, оказанное большинством депутатского корпуса, представительной властью на местах, привело к тому, что реформы просто буксовали на месте, а экономическая ситуация в стране стремительно приближалась к катастрофе (от одного берега оттолкнулись, а к другому никак не могли приблизиться). Депутатов это мало беспокоило, поскольку главным их девизом было — «Чем хуже — тем лучше!». Лучше для них. Ибо ухудшение экономической ситуации восстанавливало против реформ население, то есть расширяло социальную базу контрреформации. Надо было что-то делать. Нельзя было больше мириться с двоевластием в стране. Ельцин долго медлил, колебался, но в конце концов решился на роспуск парламента.
Что касается Конституции, очень смешно было наблюдать, как коммунисты и их союзники, привыкшие вытирать о конституцию ноги, занимавшиеся этим в течение десятилетий, вдруг воспылали к ней горячей любовью, сделались ее ярыми защитниками. Бились в истерике, доказывая, как они ее обожают.
Разумеется, формально они были правы: Ельцин действительно нарушил Конституцию (хотя и сами депутаты ее многократно нарушали!). Но еще древние высмеивали приверженцев тезиса «Пусть погибнет мир, но восторжествует юстиция!». При такой альтернативе нормальные люди все-таки выбирают не гибель мира, не гибель своей страны, а выход за рамки губительных юридических норм. Именно такой выбор сделал тогда Ельцин.
Кстати, он далеко не единственный из крупных государственных деятелей — причем деятелей современной эпохи, — кто считал возможным подобный выбор. Вспомнить хотя бы того же генерала де Голля. Стиль его правления был таков, что он без колебаний шел на нарушение конституции. Причем в ситуациях, где необходимость этого была гораздо менее очевидной, чем в случае Ельцина. Так, в 1962 году генерал задумал изменить порядок выборов президента. Согласно Основному закону, главу государства избирали 80 тысяч выборщиков. Де Голль же решил, что его должен избирать весь народ: по мнению генерала, именно такой порядок способен придать президенту статус выразителя воли всей нации. Согласно конституции, для любого ее изменения требовалось соответствующее решение Национального собрания и Сената. Зная, что большинство депутатов отрицательно относятся к намеченной им реформе, де Голль сразу вынес ее на референдум. Поднялась буря протестов: как так, это же вопиющее беззаконие! Но де
