пока не увидит большой и людный город с четырьмя башнями и с орлом королевским, что над воротами красуется.
Так и направился парень — через боры густые — к реке, в которой вода так часто свою окраску меняет, как девки платья на праздник. То она голубой казалась, словно лента среди лугов; то серебристой и переливчатой, будто кольчуга рыцарская; то вроде бы темнела, как лесной сумрак.
Шел Марцин по берегу весь день. Пустынно и безлюдно было вокруг, только столетние дубы в воде отражались и по-своему, шумом листвы, с нею переговаривались. Шумел и пел ветер в камышах, гнул их к воде, изредка птицы перекликались…
Устал Марцин от такого долгого пути — доел последний кусок хлеба, что в заплечном мешке лежал, да к тому же и швы на постолах разошлись от ходьбы. И решил хоть немного отдохнуть под дубом, что у самой воды рос: постолы старые починить да ягодами подкрепиться, которые в лесу насобирает. Игла, дратва и ножик у него завсегда с собой были, поэтому с починкой он быстро управился.
В лесной чаще заметил Марцин кусты малины зрелой — красной и желтоватой — никто их тут, видно, не собирал. Ходил парень по кустарнику, рвал сладкие ягоды, с удовольствием ел их, а потом уселся на берегу и под мягкий плеск волн задумался о доле своей.
Тем временем солнце уже за лес заходило и надобно было о ночлеге подумать. Наломал Марцин поначалу кустарник, потом молодой камыш нарезал. Насобирал большую кучу. Но когда уложил всё это под низко нависшими ветвями дуба, отлетел от парня сон. Вспомнил Марцин отца, мать и хату родную, из которой выгнала его на белый свет нужда беспросветная…
«Вернусь ли я когда в Пшесеку? — с печалью думал парень. — Увижу ли родителей своих? Каково-то мне в городе будет, среди чужих людей?..»
А река спокойно плескалась о берег, и тихо шумели на ветру камыши — вроде бы тоску парня смягчали.
Медленно ночь в лесу наступила. Выплыл на небо месяц, словно одинокий рыбак на ладье серебряной. Засверкали вокруг него звезды — голубые и зеленоватые. Громче зашелестел камыш, отозвались кузнечики в густой траве…
И вдруг, словно бы изменил кто темные волны реки. Посветлели они от дивного сияния, которое широкой полосой сразу пало на воду со стороны прибрежного аира[19] .
Испугался Марцин, вскочил со своего ложа и, спрятавшись за ствол дуба, на реку глянул. Дыхание у него перехватило от удивления и восторга, когда увидел диво-дивное: явилась на реке птица невиданной красоты! Плыла она посреди волн одна, и от нее падало на лес и на воду невиданное и великолепное сияние…
А был это златоголовый и златокрылый селезень! Плыл он медленно, изредка оглаживая клювом светящиеся перышки. Потом вышел на берег неподалеку от дуба, за которым Марцин прятался, и стал прохаживаться по песку у самой воды. Щипал он нежные побеги водяных растений да порой расправлял золотые крылья, словно бы хотел к небу взлететь. И при каждом его движении снопы розовых и золотых искр тьму ночную прорезали.
— Что за чудо! — шептал Марцин. — Что за красивая птица!..
О Золотом Селезне рассказывали старики в Пшесеке разные были и небылицы. Одни говорили, что стережет он золотой песок, который на дне силезских рек залегает, другие уверяли, что эта необыкновенная птица всегда бывает там, где под корнями деревьев или в глубокой воде некогда были укрыты бочки или сундуки с сокровищами. Но все на одном сходились: Золотой Селезень никому кривды не чинит, а порой даже помогает людям в беде ихней: к примеру путь плотовщикам указывает — плывет впереди посредине реки и светит им в темные, облачные ночи…
Бывало и так, что в засуху или где-то в безводной округе, после его появления начинал бить из-под земли чистый, кристальный ключ, либо принимался моросить дождь, которого мужики и ждать-то отчаялись, либо высохшее русло какого ни то ручья вдруг нежданно водой заполнялось.
Говорили люди, что встреча с такой волшебной птицей завсегда что-либо доброе сулит, поэтому считали подлым делом того Селезня криком всполошить или камнем в него швырять, но еще хуже было тем, кто того Селезня надумал ловить или стрелять в него из лука. Перепуганный Селезень немедля прочь улетал и навсегда забирал с собой радость и счастье того, кто в него стрелу пустил…
Ну, конечно, Марцин глазел на Селезня, затаив дыхание, и даже пошевелиться боялся, чтобы не вспугнуть дивную птицу. А Селезень на воду спустился и поплыл себе тихонько посреди реки, пока не скрылся в камышовых зарослях, что в излучине Бобра стеной стояли…
Когда вокруг парня снова ночная тьма легла, вышел он из укрытия и, к своему удивлению, веселей себя почувствовал. Улетели мысли печальные, сердце покоем наполнилось. Но сразу же охватила Марцина огромная усталость — лег хлопец на камышовое ложе, и тут же сморил его крепкий сон.
Разбудил парня ветер холодный, который принес с горы Сьлёнжи тучу дождевую. Поднялся он и с большой охотой искупался в Бобре.
В глубине бора дятлы равномерно постукивали, вроде бы своими ударами по стволам сосновым часы утренние отмеривали. Резво, не оглядываясь, зашагал Марцин снова на север по обрывистому берегу Бобра.
В те времена жил в Болеславце богатый и могущественный рыцарь. Было у него возле рыночной площади шесть домов, а за городом — шесть садов. На конюшнях же — множество лошадей, в амбарах — полно зерна, а в сундуках столько серебра, что каждый месяц приходилось ему два дня и две ночи подряд мерить их… шапкой! И всё для того лишь, чтобы посмотреть — не убывает ли у него денег?
Звали того рыцаря — Любина. Жил он в крепком дворце, из тиссового дерева срубленном, обед и ужин подносили ему на золотых блюдах. Ну и, как это часто бывает с такими большими богачами, был он необычайно хитрый и лукавый, как лиса.
— Ох, и скряга же, ох, и пройдоха он! — говорили люди, когда спесивый и гордый Любина ехал по городу на буланом коне, с которого до самой земли ниспадала зеленая попона, расшитая серебряными листьями.
Как и всякий другой человек, алчный на деньги, не доверял Любина никому: даже отца и мать подозревал — не зарятся ли они на богатство его? И днем, и вечером, и утром жадный рыцарь подглядывал за слугами своими — не слишком ли много едят они? Даже и так бывало, что украдкой проскользнет в хлев да поубавит корма у свиней — чтобы на дольше хватило им брюквы с отрубями и травяной сечкой!
— Корыстолюбец, жадюга, — отзывались о нем всякий раз, как только Любина появлялся в корчме или на ярмарке.
Хотя и одевался он завсегда богато — в бархатный плащ с красной бахромой и туфли с пряжками — все, кто был там, несмотря на его пышный вид, отворачивались от рыцаря. Известно ведь — никакая одежда, даже самая богатая и красивая, не прикроет мерзости человеческой!
А еще любил жадный рыцарь… подслушивать! Очень уж хотелось ему знать про всё — и что конюхи говорят, когда в его конюшнях работают, и что болтают сторожа у ворот… Этим он и вовсе не доверял: подозревал, что спят они ночью где ни то в укромном местечке, и вообще небрежно дом его стерегут.
Вот и вставал он, бывало, в полночь да, крадучись вдоль стен, выслеживал старательно, что старый дед-ключник делает? У этого деда большая связка ключей была от дверей, а помогал ему мальчик-сирота, что у рыцаря за кусок хлеба да миску похлебки работал.
Был Любина очень проворен и ловок, ступал тихо, как кот. Одевал всегда пантофли на мягкой подошве и внимательно следил, как бы чего не свалить в потемках и шумом себя не выдать. Поэтому никто из его слуг и работников так и не знал ничего о привычках господина. Ни оруженосцы, ни стража, ни псарь, что большую свору чутких собак выкармливал, даже и помыслить не могли, что хозяин так зорко следит за ними…
Когда Марцин добрался до Болеславца, стал он расспрашивать горожан — то в корчме на рыночной площади, то у городских ворот — где бы ему службу себе подыскать? Управитель рыцаря, видя такого ловкого и крепкого парня, уговорил Марцина пойти на службу к Любине.
Согласился парень. И назначили его хозяйство рыцаря охранять. Как только вечер наступал —
