в том, что ей нет места ни в одном из миров. Люди женятся между собой, неважно, из каких они мест. Но браки между троллями и смертными, равно как между смертными и альвами, почти всегда обречены на неудачу, а дети от таких браков вечно разрываются между тем миром и этим.
В комнату ворвалась Форат, и Джек непроизвольно нырнул под одеяло. Две девятифутовые тролльши с торчащими оранжевыми волосами и клыками — это уж слишком.
— А ну-ка, вылезай, трусишка! — приказала Торгиль.
Джек опасливо высунулся из-под одеяла. В жизни он так не радовался ни одному человеку! Торгиль щеголяла в новехонькой одежде, с новым сверкающим ножом у пояса и еще одним — пристегнутым к ноге.
— Да ты, я вижу, неплохо устроилась, — усмехнулся Джек.
— А почему бы и нет? Здесь по-настоящему здорово! Обожаю троллей!
Джек сел. Голова у него тут же закружилась, и мальчик вынужден был вновь откинуться на подушку.
— Отважное Сердце! А я про него и забыл! С ним все в порядке?
— Он в главном зале вместе с Золотой Щетиной. Представляешь, королева ему крыло вылечила! Пением срастила, и теперь оно лучше прежнего! Негодник по всему чертогу летает. А я тут, между прочим, — почетная гостья, как дочь Олафа Однобрового. Королева Гламдис, оказывается, была влюблена в него по уши и хотела заполучить его в свой гарем, да только дала ему слово, что отпустит беспрепятственно.
— К счастью для Хейди, Дотти и Лотти, — хмыкнул Джек. Он живо представил себе Олафа, запертого в этой комнате.
— Да пережили бы как-нибудь, чего там, — небрежно отмахнулась Торгиль. — Увальни — это так троллей-мужчин называют — знатно дерутся. Они и меня научат всяким подлым уловкам…
— Потрясающе, — отозвался Джек, пытаясь устроиться поудобнее.
Боль в плече усилилась, во всем теле не осталось ни капли силы. Мальчик пошарил рукой на груди, ища руну. Руна была на месте, но чего-то явно недоставало.
— Ошейник… пробормотал он.
— А, эта ерундовина! Как дочь Олафа, я тебя унаследовала, — гордо сообщила Торгиль. — Олаф говорил, что намерен освободить тебя по возвращении, так что я решила сделать это прямо здесь и сейчас. Только не надейся, от приключения ты все равно не отвертишься. Ты обязан мне вечной признательностью, так что изволь охотно и радостно принять смерть, буде возникнет такая необходимость.
— А можно, я лучше охотно и радостно выживу? — пробормотал Джек.
Форат выпроводила Торгиль из комнаты, за что мальчик был ей бесконечно признателен. Столько всего произошло! Ему хотелось побыть одному и обдумать все в тишине и покое. Ётуны, которых его сызмальства приучили бояться и ненавидеть, на поверку оказались не так уж и плохи. Вот и Олаф всегда говорил, что не возражал бы поселиться с ними по соседству, ежели заранее обговорить условия. А ведь похоже, Олаф знал о троллях куда больше, нежели считал нужным сообщить! А Торгиль — эта несносная Торгиль, которая при каждом удобном случае обзывала его рабом и выказывала ему одно лишь презрение, — Торгиль дала ему свободу!
До чего же все в этой жизни запутанно!
Труднее всего для Джека оказалось привыкнуть к непрестанному шороху мыслей вокруг. Все эти мысли смешивались в беспорядочную кучу, потому что все думали одновременно, но ежели кто-то стоял совсем рядом, то Джек разбирал и слова.
Фонн накормила раненого супом с ложечки. Потом разломала мягкий белый хлеб и щедро намазала ломти маслом и медом. И еще поставила рядом с кроватью вазу с фруктами — так, чтобы мальчик мог дотянуться.
— А это что такое? — полюбопытствовал Джек, указывая на гроздь крупных пурпурных ягод.
— Виноград, — гордо объяснила Фонн. — Я выращиваю его в теплице. В один из своих приездов Олаф привез нам саженцы из далекой Италии.
«В один из своих приездов?» — подивился про себя Джек. А вслух спросил:
— Как давно я болен?
— С неделю. Ты был так плох, когда тебя принесли, что мама решила, лучше усыпить тебя на время.
С неделю! Джек совершенно потерял счет времени. Он понятия не имел, как долго пробыл в потаенной долине, а теперь вот еще одна неделя потрачена впустую! Сколько времени осталось у него на то, чтобы спасти Люси?
— Не тревожься, — проговорила Фонн своим хриплым и при этом до странности мягким голосом. — Когда беспокоишься, выздоравливаешь медленнее. Все решают норны, и никто из нас не в силах ничего изменить.
Фонн задернула плотный занавес.
Джек уже давно заметил окно, но внимательно к нему не приглядывался. Интересно, что там, снаружи? Мальчик уснул, представляя себе, как Олаф, запертый в этой комнате, словно в ловушке, вырезает игрушки для детей, которых больше никогда не увидит.
На ноги Джек встал лишь неделю спустя. Орлиные когти занесли яд ему в кровь. Спасла Джека только магия Горной королевы. Мальчик немного попривык к Фонн и Форат, хотя Форат говорила с заметным трудом. Ётуны общались через мысли — напрямую. В речи они потребности не испытывали, хотя отдельные тролли выучивали язык людей в военных целях. Случалось, что смертные вторгались в Ётунхейм, а тролли — особенно подростки — хаживали с набегами в Срединный мир.
Окна выходили на ледяной утес, обрывающийся в бездонную пропасть. То было зрелище изумительной красоты — и изумительной жестокости. Ни один смертный этим путем не сбежал бы. Возможно, где-то там внизу и таилась земля, но из своей комнаты Джек различал лишь круговерть ледяных кристаллов — и ничего больше.
Ётуны обожали холод. Если жестокий мороз самую малость смягчался, они тут же принимались жаловаться на жару. Им удавалось сохранить в своем мире область вечной зимы, но Фонн жаловалась, что всякий год лето подбирается к ним все ближе и ближе. Некогда, рассказывала она, вся земля была покрыта толстым слоем льда. И море — тоже. Можно было дойти пешком от Утгарда до Ётунхейма.
— От Утгарда? — переспросил Джек.
— Земли-за-морем. Это наш древний дом.
— Олаф как-то раз упоминал о нем, — вспомнил Джек. — Рассказывал, будто его уничтожил вулкан…
— Верно, — удрученно подтвердила Фонн. — Моя прапрапрабабушка дошла оттуда по ломающемуся льду. Так мы и оказались отрезаны от сердца нашего мира. Вернуться мы не можем, и с каждым новым веком силы лета все глубже вторгаются в наши владения. Когда-нибудь наше царство сгинет безвозвратно.
— Мне… мне ужасно жаль, — искренне сказал Джек. — А что, от Утгарда совсем ничего не осталось?
— Форат иногда разговаривает с китами. Это ее особый дар. Киты рассказывают, будто остался совсем крохотный островок. В самой середке его — вулкан, а повсюду вокруг — пустынные, опустошаемые ветром ледяные торосы. Звучит чудесно…
Фонн тяжело вздохнула.
— А разве вы не можете построить корабль и поплыть обратно?
— Мы для кораблей не созданы. Мы слишком тяжелые и панически боимся глубокой воды. Немногие из нас, вот как Форат, катаются верхом на китах, но и то лишь вдоль берега.
Отважное Сердце навещал больного каждый день, а порою забегала и Торгиль с леденящими кровь рассказами о том, как сподручнее убивать тех и этих. Ётуны расправлялись с врагами без излишней жестокости, но дело свое, как говорится, знали. Похоже, все они от души привязались к восторженному маленькому берсерку. Как-то раз заглянул Золотая Щетина: зверь говорил, Фонн переводила Кабан
