Дежуривший в «Соснах» патруль передал, что все в порядке. Дом стоит тихий и темный, никто на улице не появлялся. Чуть позже пришли сообщения из Маунтин-Рок и с постов на дальних подступах к городу. Пассажир Баркли не приземлялся, никаких посторонних машин замечено не было.
Рик и Сэм сидели в участке. Оба старательно избегали смотреть друг другу в глаза.
– Сын…
– Что, па?
– Может, позвонить ей?
– Ну… Я бы съездил.
– Так поезжай.
– Давай я лучше подежурю, а ты уж поезжай.
– Рик!
– Папа?
Они уставились друг на друга.
Дуэль взглядов закончилась вничью. Сэм Каллахан печально вздохнул и растерянно покрутил рыжеватый ус.
– Веришь, нет – боюсь. Ведь стукнет?
– Может. Но лучше сразу. Давай поедем, па? Пока есть время.
Они медленно вышли из участка и отправились домой.
Джеки О’Брайен снился сон. Прекрасный и неприличный.
Почему-то именно в этом сне Джеки открылись все тайны Вселенной. Она поняла, что смерти нет. Что мир бесконечен. Вероятно, она даже постигла тайну атома, просто у нее не было ни времени, ни желания думать о таких глупостях. Время и пространство стремительно меняли свой облик, превращаясь в нечто иное, чему не было и не могло быть названия, потому что в этом сне не было человеческих слов. Только стук сердца. Только горячечное дыхание. И разгорающаяся в теле легкость.
Он, Рик, ее мужчина, там, во сне, раздевал ее осторожно, едва касаясь точеных плеч и тонких рук. Он умирал от восхищения и погибал от священного ужаса. Солнце било сквозь мечущиеся на ветру листья, одновременно и луна заливала мир своим сиянием, и облик Рика мерцал, подрагивал, растворялся в медовой дымке этого дня – или этой ночи? – первого дня творения их новой жизни.
Она чувствовала – прямо во сне – как Рик замер, когда ее пальчики коснулись его обнаженной груди. Когда он разделся, она не заметила. Не помнила. Волчьи шкуры обратились в луговые травы, и густая трава поглотила их одежду, и они оказались наедине со своим Эдемом. Адам и Ева, познающие любовь.
Сказать, что она желала его, было бы неправильно. Она вся была желанием. Это не имело ничего общего с возбуждением или похотью. Просто ее тело, ее кожа, ее кровь, кости и сухожилия стремительно плавились в золотом и ослепительном огне, и этот ручеек лавы стремился слиться с другим, таким же. Во сне она точно знала – таким же. Потому что в серо-голубых глазах Рика видела то же пламя.
Маленькая женщина обвила руками шею своего мужчины, привстала на цыпочки. Она была первой, опережала его на миг, но это было не важно. Ведь это был ее сон.
Быть лидером. Побеждать. Это другое. Это из мужских грез и сновидений. Ей хотелось только дарить. Подчиняться, покорно следовать за ним и его желаниями. Она глубоко и прерывисто вздохнула и обняла Рика.
Это было странное ощущение. Нежная, атласная кожа девушки соприкоснулась с горячей кожей мужчины. Его тело обжигало пальцы. Он привлек ее к себе, узнавая, изучая и постигая. Не глазами – потому что не мог отвести от нее взгляда. Телом. Кожей. Дыханием.
В то же самое время Рик вспоминал Джеки – и старался не делать этого. Слишком обжигает, слишком отвлекает.
Фарфоровая статуэтка? Маленькая лесная нимфа? Богиня любви? Это все слова, придуманные людьми и затасканные ими до невозможности. Как описать словами изгиб бедра? Биение синей жилки на лебединой шее? Округлую упругость груди? Этой ночью он ласкал, едва прикасаясь к ней, и в то же время стискивал в объятиях так, что перехватывало дыхание. А может быть, оно просто кончилось?
Они медленно опустились на пол, не сводя глаз друг с друга. Девушка закусила губу, и в глазах на мгновение мелькнул страх, веселый ужас перед неведомым, а потом на смену ему пришла мудрость, заложенная в генах, в крови, в закоулках памяти. И тогда ее руки нежными птицами метнулись по его телу, и жар стал нестерпимым, ручеек лавы превратился в поток – и небо взорвалось.
Он целовал ее яростно и отчаянно, нежно и мучительно, пил ее дыхание, ловя губами глухой стон, бьющийся в горле. Она отвечала с той же страстью, торопливо учась всему, что еще секунду назад было тайной.
Грудь к груди, бедра спаяны намертво, кожа горячая и гладкая, влажная от пота… Чья? Моя? Ее?
Стон, счастливый всхлип, мышцы вьются под кожей, кровь закипает золотыми пузырьками… Ее? Моя?
Как уловить, кто главнее в этой смертельно-сладкой схватке, кто берет, кто отдает, если оба – сильнее?
Если два тела стали одним целым, и дыхание одно на двоих, а кровь общая, и жизнь общая, и счастье поднимает над землей и швыряет за грань небес – как различить?
И надо ли различать, если любовь – это двое? Только тогда в этом смысл, и тайна, и счастье, и боль, и ослепительный свет под стиснутыми веками, и боль, мгновенно переходящая в блаженство? Как понять, из чего это все состоит?
И надо ли понимать?
Джеки не видела во сне ничего – и знала все тайны Вселенной. Она была ветром и травой, солнцем и водой, она умирала и воскресала, едва успевая удивиться тому, что все-таки жива. Оказалось, что вся ее жизнь не стоила ничего, потому что только сейчас она жила по-настоящему. Только этой ночью, в объятиях Рика, она видела истинные цвета травы и неба, слышала все звуки, пронизывающие лес и сплетающиеся в удивительную симфонию, вдыхала аромат трав и цветов и сама была этими цветами и этой травой.
Она таяла от счастья в этих сильных, уверенных, очень мужских руках, она пила его поцелуи и наслаждалась запахом его кожи, она ненасытно и смело ласкала, гладила, впивалась, познавала, брала и отдавалась, не сомневаясь и не задумываясь.
Впервые в жизни она чувствовала себя целой, единой, могучей и прекрасной, почти бессмертной и очень красивой.
Они сплелись в неразделимом объятии, превратились в изваяние, замерли – но только на мгновение, а потом что-то изменилось в мире, и ветви деревьев, ночной ветер, сияние звезд подхватили их общий счастливый крик… смех? стон? Какая разница!
И солнце, которое еще не взошло, взорвалось от прикосновения к коже, разлетелось на тысячу тысяч звезд, тьма окутала их плечи и вознесла в такую высь, что и не рассказать словами, и выяснилось, что ученые, как всегда, ошибаются, потому что ангелы все-таки есть, и трубы у них именно, что золотые…
И они летели, обнявшись, сквозь теплую, нежную тьму, а в конце вспыхнуло новое солнце, облило их золотом новорожденных лучей, и тогда тьма мягко опустила их на невидимый и мягкий, как пух, песок времени, укутала плащом вечности и оставила отдыхать.
Она помнила, как они лежали утром, в полусне, ошеломленные, вычерпанные до дна, измученные и счастливые, не в силах разомкнуть объятий. Как ни странно, лес, трава и солнце остались на месте, хотя в принципе этого не могло быть.
И еще помнила бессвязные ночные слова. Самые бестолковые слова на свете – это разговор двух влюбленных…
– Джеки?
– Мм?
