самолета в южном направлении. Он все время смеялся, курил и матерился: «Такие-то воробьи, такие-то дети, такая-то страна, такая-то тайга!»
Когда Ольге исполнилось шестнадцать, она закончила школу и отправилась в Ленинград учиться чему-нибудь полезному. А потом переехала в Германию и поселилась в Берлине. От родины, конечно, далековато. Но ей все равно нравится…
Жена одна дома
Моя Ольга — человек храбрый. Она достаточно долго жила в Грозном и теперь уже почти ничего не боится. Ее родители были геологи, 15 лет они искали на Сахалине нефть и полезные ископаемые. А Ольга ходила там в школу. В восьмом классе она стала отличницей и ее наградили — посадили в вертолет и отвезли на экскурсию на маленький остров Итуруп. Не успела Ольга приземлиться, как там началось знаменитое извержение вулкана Итуруп, в котором Ольга принимала непосредственное участие: металась по острову с тамошними рыбаками и орала как резаная. В сахалинской тайге на Ольгу охотились медведи и прочие хищники. В раннем детстве она уже умела обращаться с ружьем. Когда сахалинская служба родителей закончилась, они купили домик на окраине родного Грозного. Было это незадолго до войны. Потом начался чеченский бунт. Джигиты оцепили домик и открыли огонь. Родители с охотничьими ружьями в руках встали на защиту своей собственности и принялись палить из всех окон в темную кавказскую ночь. Ольга заряжала. Впоследствии ей неоднократно приходилось бороться за выживание. Теперь она уже десять лет живет в спокойном Берлине, но ее тяга к подвигам почти не ослабла.
Однажды у нас выключили электричество. Меня в этот момент не было дома. А электричества не было не только у нас, но и во всем Пренцлауер Берге. Целый час район прожил без тока. Это было настоящее стихийное бедствие. Банкоматы позаглатывали карточки, кино в кинотеатрах остановилось, светофоры погасли, и даже трамваи застыли без движения. Только моя жена ничего об этом не знала. В квартире становилось все темнее и темнее, и она решила устранить аварию самостоятельно. Вооружилась свечкой и спустилась в подвал. Под распределительным щитком она обнаружила крупного мужчину, распластанного на полу без малейших признаков жизни. «Должно быть, это электрик, — решила жена. — Он нарушил правила техники безопасности, устроил короткое замыкание и погиб. Или, по крайней мере, тяжело ранен». Она немедленно вернулась в подъезд и стала стучать во все двери. Соседи на ее громогласные требования помочь ей спасти электрика не реагировали. Они забаррикадировались в своих обесточенных квартирах, судьба погибшего мастера их совершенно не интересовала. Воплю о помощи вняли только вьетнамцы со второго этажа. Спуститься в подвал они, однако, побоялись. Тогда жена решила, что вытащит электрика из подвала сама. Поскольку тело могло быть все еще под напряжением, она предусмотрительно одолжила у вьетнамцев пару резиновых перчаток, спустилась в подвал, взвалила мужика на себя и начала восхождение. У нее на руках мертвый электрик начал оживать. Когда они добрались до второго этажа, дали ток. В электрическом свете полумертвый электрик предстал мертвецки пьяным бомжем, который с комфортом отсыпался в нашем подвале. Не успел он прийти в себя, как тут же стал побираться: раз уж моя жена таскает его на себе, то и мелочь для него у нее точно найдется. Жена в смущении застыла на лестничной площадке, со свечкой в одной руке и с бомжем в другой. Даже вьетнамцы, обычно сдержанные в проявлении эмоций, от души над ней посмеялись. Такое уж нынче время — нет в нем места подвигу.
Мой первый француз
Первого француза, с которым я познакомился в Берлине, звали Фабрис Годар. Я, он и одна арабская девушка вместе поступили на работу в театр, он — кинооператором, я — звукоинженером, а девушка — художником по костюмам. Что касается театра, то его организовало управление занятости в целях борьбы с безработицей. У них есть такие специальные проекты для низших слоев населения, которым иначе вообще никакая работа не светит, — для стариков, инвалидов и иностранцев.
Я получил повестку из управления занятости Северного округа. Меня приглашали на собеседование, встреча была назначена в 22.00 в кафе «Ворона». Я и пошел. За длинным столом расположилось человек десять обоего пола. Верховодил усатый мужик с сигарой в зубах и стаканом виски в руке. Это был не Хайнер Мюллер и не Йохен Берг, не Томас Браш и даже не Франк Касторф. Он был похож на Че Гевару и собирался совершить театральную революцию. Меня сразу же приняли в труппу за русский акцент. Фабриса приняли тоже. Мы немедленно подружились. Он отвечал абсолютно всем стереотипам представлений о французах, которые сложились у меня к тому времени: легкомысленный поверхностный космополит, помешанный на женщинах. Мы вместе спели Интернационал, и Фабрис сообщил мне, что он все еще девственник.
Через некоторое время Фабрис решил использовать проект по борьбе с безработицей в целях окончательной победы над девственностью и стал любовником Сабины. Она была женой одного из актеров, матерью взрослого сына и старше Фабриса на десять лет. Для нее вся эта история была лишь очередным маленьким приключением, а для Фабриса — первой любовью со всеми вытекающими последствиями. Закончился роман вполне во французском духе. Однажды муж Сабины раньше обычного вернулся с репетиции, и Сабина спрятала Фабриса в шкафу. Через несколько часов муж захотел переодеться, полез в шкаф и обнаружил там французского оператора. Нет ничего глупее француза в шкафу — такое бывает только в самых веселых кинокомедиях. Но здесь получилась скорее драма. Муж Сабины явился в театр и сообщил, что после всего, что случилось, он уже не может играть главную роль в нашей постановке Брехта. И это — за две недели до премьеры! Тогда мы всей труппой отправились к Сабине, чтобы обсудить ситуацию. Она согласилась со всеми нашими аргументами и вычеркнула Фабриса из списка своих любовников. Французу это совсем не понравилось, у него сделался нервный срыв, он перестал ходить в театр и впал в депрессию. В один прекрасный день муки его стали невыносимы. Тогда Фабрис посетил психотерапевта и рассказал ему про Сабину, про шкаф и про то, что после этой истории он потерял сон. Врач тут же поинтересовался, давно ли Фабрис без работы. Давно, ответил француз, но это никакого отношения к делу не имеет. Еще как имеет, решил врач, и выписал ему антидепрессант продолжительного действия, разработанный в Германии специально для страдающих бессонницей безработных и пенсионеров. «Все пройдет, — успокаивал доктор, — приходите через полгода, будем лечить дальше».
Действие укола оказалось и вправду продолжительным. Фабрис потерял интерес к жизни, спал как дитя, а все остальное время смотрел по телевизору футбол. Он перестал ходить в магазин, перестал мыться, перестал звонить во Францию отцу, хотя раньше разговаривал с ним, как минимум, раз в две недели. Мы очень за него переживали, но помочь ничем не могли. В конце концов приехал папа в громадном «Ситроене» и увез Фабриса домой. Во Франции его поместили в специальную больницу, и там, в условиях стационара, французским врачам удалось наконец обезвредить немецкий укол. Фабрис поправился и теперь работает вместе с отцом — на почте.
Будни шедевра
Осенью на вернисаже в Берлинской школе искусств я познакомился с русским скульптором. Тридцатипятилетний Сергей N. был мужчина солидный, уравновешенный и. Мы оба радовались знакомству — всегда приятно встретить на чужбине земляка, особенно если он художник. Когда Сергей разъяснял мне
