незнакомого волосатого мужика.
— А взабыль?
— Настей.
— Настасья. Что ж — это имя! — словно взвешивая его на руке, определил Назарка. — Имя! Только ничего не говорит оно, вот вроде как мое. Что оно может обозначать — не угадано. Сорок лет живу с этим именем, а как его толковать — непонятно. Вот, к примеру, собака моя, Пальма, — ясность имеется: дерево такое в жарких странах есть, тепло, значит, любит. Или Валет — тоже имя, сам прозвал так. Это чтобы о моей глупости напоминал. Память на худое коротка у человека. Когда еще на лесосплаве был, тому более годов с десяток, в карты никогда не игрывал, а сел, ну и проиграл все, что было. Там все один говорил, ловкий такой парень: «Валет, говорит, самая распрекрасная карта, к нему, говорит, любая хороша». Валет- то и поддел меня. Да дело не в валете даже, а глупость это одна, как и пьянство...
— Неужто не пьешь?
— Нет.
— А мой мужик и пил и картежничал к тому же. Иной раз дня по три глаз не казал. На прииске и помер, в своем шурфе землей завалило, — тягуче говорила Настасья и сухими глазами глядела в окно. — Все думал: золото — глубже в земле... А другие, не в пример ему, находили, чуть копнув... Ну и поехала я, — сложив на высокой груди руки, продолжала Настасья. — Так-то бы и осталась, мужика бы нашла, да побоялась: а ну опять пьяница на мою голову навяжется. И поехала. Думаю, баба я молодая, непорченая, место свое в жизни всегда найду. Да так ли хорошо надумала, что в одночасье и собралась. Еду, а сама всё песни пою. Хорошо, когда волюшку почувствуешь и все-то впереди, будто праздник... Да вот и приехала. — Губы ее дрогнули, на глаза навернулись слезы. Куда я теперь-то безо всего?
И этот простой, совершенно естественный вопрос заставил Назарку нахмуриться. Несмотря на краткость знакомства, он как-то успел уже свыкнуться с присутствием этой женщины в своем зи?ме. Вся его жизнь, прожитая в тайге, показалась ему не то чтобы скучной, но лишенной смысла. И если Настасья уйдет, то как-то уж слишком неинтересна будет эта жизнь. Он почувствовал досаду, какая появлялась у нею в тех редких случаях, когда уходил хороший зверь. Назарка настороженно посмотрел на Настасью.
— Н-да... — протянул он. — Это верно, куда ты теперь-то? А куда бы ты плыла теперь, если б не я? Но что было, то быльем поросло, а вот голая ты, без документа к тому же... Запутанный след получается. — Назарка хитрил, старался, как на охоте, незаметно отрезать все пути. Настасья заплакала.
— А ты не реви. До зимы как-никак перебьешься, а там в Найденовском прииске документы справишь да с караванами и уйдешь по реке.
— До зимы? А теперь куды денусь? — В голосе Настасьи послышалось отчаяние.
— Живи здесь, — вроде как бы и равнодушно ответил Назарка и, увидя строго сжатые губы Настасьи, торопливо добавил: — Муки? много и зверя всякого, до зимы-то...
Настасья задумалась. Иногда она морщила брови, иногда улыбалась, чуть прикрыв глаза.
— Ну что ж, — тихо проговорила она, — ты не парень, да и я не девка, авось не поцарапаемся.
Назарка схватил и горсть рыжую бороду.
— Валетка, Пальма! — кричала звонким голосом по утрам Настасья, держа в руках куски мяса.
Собаки срывались с обогретых за ночь мест, перескакивая через кусты, летели, распластав длинное тело, и с ходу ловили брошенный кусок, рыча рвали его, прижимая лапами к земле.
Холодало солнце. Падали сморщенные, умершие листья.
Жизнь, казалось Настасье, шла так же медленно и неуловимо, как и на прииске. Часто по нескольку дней она оставалась одна. Назарка пропадал на охоте. Настасья часами просиживала на берегу, подавленная, грустная, ничто не радовало ее и не волновало. Даже приход Назарки не вызывал радости и покоя.
— Соболек-то... Тебе на обнову. Поживем, всего вдосталь будет, — говорил Назарка, удовлетворенно оглядывая прибранный зим.
Единственное окно, на восток, казалось невидимым, настолько оно было чистым. Стол набело выскоблен, а после еды на нем появилась старая, хорошо выстиранная миткалевая скатерть, и в консервной банке стояли поздние осенние цветы, окруженные бессмертниками.
Назарка уже не мог долго быть без Настасьи, его тянуло домой.
Как-то в один из дней, в конце безлистного октября, он вернулся возбужденный и слегка испуганный. Теребя бороду, торопливо рассказывал:
— Где соболька-то поймал, у ручья, пошел опять туда... И сразу на сохатого наскочил. Выстрелил, а сохатый убег по ручью. Собаки за ним. И всюду, где гнались, кровавый след, а он все уходит. Ладно. Дело к вечеру, лег спать, а ночью и приснись сон, будто сохатый в ручье лежит. А ручей тот золотой... Утром догнал сохатого. А он и верно лежит в ручье. Оттащил его, вспомнил сон. Зачерпнул горстку со дна, промыл. — Назарка вытащил из кармана тряпицу и показал Насте несколько крупинок. — Золото ведь!
Настасья только взглянула и сразу закивала:
— Ага... Золото...
— Много людей погибло через него, — не сводя глаз с крупинок, проговорил Назарка.
— Ну, оно тем плохо, кто жадный, а нам только для хозяйства. Мыть-то умеешь? Инструмент есть?
— Никогда в жизни и не трогал проклятого.
Настасья рассмеялась:
— Ну вот, а испугался. И я не умею... А так-то разве возьмешь?
Вскоре с Найденовского прииска приехали трое. Все они были загорелые, с опухшими от вина лицами.
— Вот ты где, раскрасавица! — увидев Настасью, удивленно закричал рябой, коренастый старатель.
— Ну и дьяволы, никуда от вас не уйдешь, — засмеялась она.
— Смотри, Савка, землячку нашел! — крикнул он высокому тощему парню, стоявшему у лодки.
Тот коротко свистнул и, вытянув шею, кривляясь, подбежал:
— Наше вам с кисточкой!
Назарка хмуро смотрел на пришельцев. «Черт их занес!» — думал он. Настасья разводила огонь, резала мелкими пластами мясо, суетилась.
— А ты, Матюха, чего рот разинул? — набросился Савка на плешивого мужика. — Тащи подливку, чуешь, мясом несет в нашу сторону? А ты, хозяин, прости нас, грешных, выпьем мы — и вниз по матушке- реке Норе. Только ты нас и видел...
— Я ничего... Не каждый день человека нового увидишь, а тут троих зараз.
Зашипело на сковороде мясо, появились на столе водка, колбаса. Пили, рассказывали: строгости пошли на прииске, другие места искать поехали. Назарка присматривался, водки не пил.
— Настьку боишься пропить? — смеялся рябой. — Не бойсь, из тайги баб не возят.
Старатели, подвыпив, спорили, куда ехать. Настасья постлала на полу шкуры для ночлега.
Всю ночь Назарка не спал, думал.
— Они только пьяницы, а так — ребята смирные, — шептала ему Настасья. — Намоют — поделятся...
Утром, собрав старателей на зиме, Назарка рассказал о ручье.
— Харч мой и две доли из пяти мне. Но уговор — по-честному, по-таежному. Почую обман — ни капли муки не дам. А кто полезет — я и на медведя не раз ходил...
Тетрадь четырнадцатая
К полудню он привел их на ручей.
— Пытай, — сказал рябому и склонился, в нетерпении следя за его движениями.
Рябой зачерпнул в лоток немного песку и стал его промывать:
