Утопая в беспредельном депрессняке

— Мне тоже.

— Довольно печально это у тебя звучит. Какие-то сложности?

Виски и мистер Гудли уселись на стулья. Гудли, по своему обыкновению, пребывал в молчании. Если бы он не потирал то и дело свой нос, то растворился бы в полутьме, и вполне можно было бы забыть о его присутствии.

Виски с большим трудом подавил в себе желание рассказать наконец обо всем и от души поплакаться Винсенту в жилетку. Но вид Винсента, с книгой со шрифтом для слепых и глядевшего не на Виски, а куда-то в пространство рядом с ним, невольно навел его на эту тему. В одной руке Винсент держал раскрытую книгу, другая лежала на коленях.

— Что ты чувствуешь, Винсент, зная, что не сможешь больше видеть?

— Но я вижу. Просто по-другому. Это трудно объяснить. Мне кажется, что в некотором смысле я вижу все даже яснее, чем прежде. Я строю в воображении образ того или иного предмета, исходя не только из его внешнего вида, в этом задействованы все чувства. Я представляю себе, каковы предметы на ощупь, на вкус, как пахнут. И все это воспринимается на каком-то более высоком уровне. Мозг работает более продуктивно. И память включается, вспоминаешь больше, чем обычно. Ум не отвлекается на избыток визуальной информации, она становится несущественной. То, о чем ты вроде бы совсем забыл, обрушивается на тебя потоком воспоминаний.

— Значит, тебя не так уж сильно расстраивает, что ты ослеп?

— Не говори глупостей. Еще как расстраивает, — с горячностью возразил Винсент. — Теперь, когда я не вижу, мое восприятие окружающего поднялось на какую-то иную ступень, но ничто, каким бы оно ни было информативным, не сравнится с тем, когда видишь вещи собственными глазами. Господи, Джонни, уж ты-то должен бы понимать это.

— Прости.

— Ну вот! Это все, что ты можешь мне сказать? Да, ты и вправду изменился.

— А в чем дело?

— Совсем недавно я получил бы от тебя ответ, который поставил бы меня на место. А теперь все, что я слышу, — это «прости».

Виски никак не мог решить, сообщать Винсенту о своей болезни или нет. Ему хотелось обсудить это с ними обоими и при этом понять, как ему надо будет говорить об этом с Элизабет, хотелось пожаловаться на судьбу, чтобы они посочувствовали ему, помогли и ему показалось бы, что его кошмар исчез.

— С вами все в порядке, сэр? — спросил Гудли, жестом давая понять, что видит, как из глаз Виски текут слезы.

Он действительно даже не заметил, как расплакался, и стал поспешно утирать слезы ладонью.

— Джон? — спросил Винсент.

— Плохие новости, — сказал он, сделав глубокий вдох. — У меня рак.

4 мая 1972 года Ненависть

Говорят, ненависть — нехорошее чувство. Чушь несусветная! Любовь и ненависть отличают нас от животных, они взаимосвязаны и одно без другого существовать не могут. Во всяком случае, не в моей книге. При этом выражение «не любить кого-то еще не значит «ненавидеть». Все эти слова — «не любить», «не выносить», «испытывать отвращение» — слишком бледны и слабы, чтобы передать то чувство, которое вызывают всякие гнусные, гадкие, злобные, грязные, вонючие ублюдки, которые порой просто не дают вам прохода Можете говорить, что они вам «не нравятся», если вы так воспитаны, но не забывайте о своей ненависти. Берегите, лелейте, храните ее в тайне, и пусть она потихоньку зреет и набирается сил. Придет день, вы об этом не пожалеете. Поверьте мне на слово.

Когда я родился, отец рыдал несколько дней кряду. Он знал, что никогда не сможет заняться с сыном тем, чем занимаются все нормальные отцы. С моим появлением мысль о скорой и неизбежной смерти стала для него совершенно невыносимой и отдаляла его от меня. Наверное, он не хотел слишком привязываться ко мне, не имея возможности сблизиться по-настоящему. Это было все равно, как если бы вам показали наконец то, о чем вы мечтали всю жизнь, но при этом попросили «руками не трогать».

Я не осуждаю его за это Понятное дело, нелегко сознавать, что ты дал жизнь ребенку, а сам скоро умрешь.

Но однажды мне удалось помочь ему справиться со своими страхами Я готовился целую неделю, ждал, когда он вернется из поездки. Он вернулся — как всегда, усталый и довольный, что опять видит всех близких, — и прежде всего кинулся обнимать и целовать маму и даже меня погладил по голове. Затем он обошел всех остальных — поздоровался с мистером и миссис Гудли, потискал тетю Хелену, пошутил с двойняшками, бабушкой Маргарет и дедушкой Альфредом.

После этого он сел рядом с дядей Винсентом, и все взрослые собрались вокруг, чтобы послушать его рассказ о тех местах, где он только что побывал. Все, за исключением мамы — она держала меня на коленях. Я смотрел на отца и удивлялся, почему он почти не обращает внимания на меня. Я видел, что он время от времени украдкой бросает на меня взгляд, и все ждал, когда же он подойдет и прижмет меня к груди.

Но он не подходил.

Я тогда, естественно, не понимал, какую борьбу он вел сам с собой, пытаясь приспособиться к моему существованию. Я только хотел, чтобы он любил меня. И я чувствовал, что каким-то образом это от меня зависит и я могу привлечь его к себе. Поскольку он продолжат поглядывать на меня, я подумал, что он тоже не против этого. Когда он в очередной раз взглянул на меня, разговаривая с окружающими, я поймал его взгляд и не мигая уставился на него. Я знал, что это мой шанс.

— ПА-АПА, — проговорил я. Мое первое слово.

После этого я делал с ним все, что хотел.

С того момента отношение Виски ко мне в корне изменилось. Он таскал меня с собой повсюду — не только по дому, но и в поездки; даже брал меня в темную комнату, где печатал фотографии. Но больше всего, пожалуй, мне запомнилось, какой он был уставший и как он порой плакал, когда мы были в фотолаборатории.

И дело было не в том, что никто не мог ему помочь, а в том, что ему было трудно принять помощь. Он говорил, что когда делает что-то самостоятельно, не рассчитывая на других, ему кажется, что у него еще есть шанс.

Казалось бы, обрушившееся несчастье могло отдалить нас друг от друга, вселить в каждого из нас страх, что он станет следующим. Но вместо этого мы сближались, и это придавало нам силы. Нам повезло, что мы жили в таком большом и старом доме, где всегда кто-нибудь был рядом.

Все было бы хорошо, если бы не Роберт.

Сын Винсента.

Он появился на свет через три месяца после меня, но почему-то всегда казалось, что он старше. С самого начала нам было ясно, что мы ненавидим друг друга. Его ненависть с годами росла и стала чуть ли не манией. Он старался напакостить мне как только мог. Это была настоящая ненависть, неотвязная, побуждавшая его делать гадости при первой возможности.

Я же никак не проявлял своей ненависти, можно сказать, держал ее в тайне, и это, я думаю, лишь распаляло его, укрепляло в желании выполнить то, чем он пригрозил мне однажды:

— Я убью тебя когда-нибудь.

И я поверил в серьезность его намерения, хотя ему тогда было всего три года.

Ну да, я знаю, что вы сейчас думаете. Могут ли малыши выражать свои мысли так четко и испытывать такие сильные чувства? Но вы должны понять, что мы были не такими, как все.