— У этого парня длинный список врагов, — заметила Джен.
— Точно, и целей, по которым ему хочется нанести ответный удар, уйма… в общем, против тех, за кем охотится «антиклиент».
— Но пока я не вижу здесь связи с «Хой Аристой», — сказала она.
Я взял журнал с прикроватного столика и просмотрел несколько первых страниц.
— Имени Футура здесь нигде нет.
— Кто владеет журналом?
Я назвал одну гигантскую медиакорпорацию, известную своим безжалостным стремлением прибирать к рукам средства массовой информации, включая десятки журналов и один канал псевдоновостей.
— Ничего себе, — сказала Джен, щурясь на экран после очередного поиска в «Гугл». — Футуру увольняли как минимум четыре разные компании, которыми владеют эти ребята.
— Итак, мы нашли мотив.
— Проверь еще это: пару лет тому назад он решил бросить стезю наемного работника и посвятить себя собственным интересам. Хотелось бы знать, что это за интересы такие?
Я снова посмотрел через плечо Джен и прочитал о том, что бурная карьера Футуры Гарамонда пришла наконец к спокойному завершению в маленькой дизайнерской фирме под оригинальным названием «Оперативная рекламка», в которой он был единственным владельцем и боссом. Увольняемый стал увольнителем.
— Выясни адрес, — сказала Джен.
— Один секунд.
Офис «Оперативной рекламки» находился в нижней части Трайбека, примерно в трех кварталах от заброшенного дома, где исчезла Мэнди.
Я подметил отблеск улыбки Джен в отражении экрана.
— Мотив и средство исполнения, — подвела итог она.
Глава двадцать пятая
— Это район крем-брюле.
— То есть?
— Моя сестра называет районы города по главным десертам, которые там подают. Мы находимся к западу от мороженого зеленого чая и к югу от тирамису.
И это действительно так: первым ресторанчиком, который попался нам по дороге, было крохотное бистро, втиснутое между художественной галереей и автомастерской. Посмотрев меню, мы увидели, что там подают крем-брюле — маленькую мисочку заварного крема, верхний слой которого подплыл и потемнел, как от паяльной лампы. Пиромания нередко подталкивает к инновациям.
— Как поживает сестра?
— После того как платье было осмотрено и выяснилось, что на нем нет дырок и пятен, уже так не злится.
Я, наверное, вздрогнул.
— Ох, прости, Хантер, я и забыла о твоем пиджаке.
Она заставила меня остановиться.
— Послушай, раз уж вся эта идея с переодеванием была моей, я, пожалуй, должна разделить с тобой половину ответственности за ущерб.
— Тебе не обязательно делать это, Джен.
— Ты не можешь мне помешать.
Я рассмеялся.
— Вообще-то могу. Как ты собираешься поступить: связать меня и оплатить мой счет по кредитке?
— Только половину.
— Все же это пятьсот баксов. — Я покачал головой. — Забудь об этом. Я просто сделаю в погашение кредита минимальный взнос, а там видно будет. Зато у меня усиливается стимул отыскать Мэнди. Я слышал, что, когда люди ей помогают, она не остается в долгу и дает им больше работы.
— Ладно, — вздохнула Джен, — все равно у меня нет этих денег. Пока не оплачу телефон Эмили и кабель. Но я посмотрю, что можно сделать с этим пиджаком.
— А по-моему, он скончался.
— Нет, я думаю сделать с ним кое-что интересное. Ты бы хотел получить что-то совсем другое? Авторскую работу Джен?
Я улыбнулся и взял ее за руку.
— По мне, так нет ничего лучше самой Джен.
Она улыбнулась в ответ, но отступила в сторону и снова увлекла меня вперед. Когда, пройдя несколько шагов, мы оказались в тени строительных лесов, она остановилась и в темноте поцеловала меня.
— Французская революция, — невнятно пробормотал я.
У меня слегка перехватило дух. Джен прижалась ко мне и прошептала:
— Продолжай.
Я улыбнулся — она стала привыкать к моим скачущим мыслям — и указал на ухабистую поверхность.
— «Хой полой» злились на власть и богатеев всегда и повсюду, но революция свершилась только во Франции, и все потому, что камни мостовых в Париже не были ровно уложены. Разъяренная толпа могла выворачивать их из-под ног прямо на улицах и швырять в солдат короля. Представь, что сотня крестьян швыряют в тебя булыжники.
— Ох!
— То-то и оно, — сказал я. — Парадный мундир и мушкет — это ерунда против града камней размером с кулак. Но в городах, где камни мостовых были уложены лучше, разъяренная толпа ничего не могла поделать. Никакой революции.
Джен подумала несколько секунд, потом удостоила камни мостовой кивка.
— Значит, «хой полой» свергли верхушку аристократов именно благодаря изъяну раствора, скреплявшего камни у них под ногами?
— Да, — ответил я. — Единственное, чего не хватало, так это чтобы какой-то инноватор кинул в толпу клич: «Эй, ребята, закидаем их булыжниками!» Тут-то монархии и пришел конец.
Мы вышли из тени, и я оглянулся на старое здание. Строительные леса примыкали к фасаду до самого верха, шесть этажей металлических труб и деревянных мостков, забытый всеми выцветший рекламный щит, осыпавшаяся штукатурка, сквозь которую проглядывала кирпичная кладка. Я увидел то место, где когда-то к нему примыкало другое здание: теперь об этом напоминал только иной оттенок кирпичей.
— Хантер, а тебе не приходило в голову, что и в наше время существует проблема с этим цементирующим раствором? Типа если бы кто-нибудь сообразил что бросать и в кого бросать, то все бы развалилось и довольно быстро?
— Только об этом и думаю.
— Я тоже.
Когда мы переходили по «зебре» Гудзон-стрит, Джен пнула кроссовкой булыжник мостовой, утопленный в растворе и почти не выступавший.
— Значит, расшатать фундамент — это задача «антиклиента», верно? Может быть, они сообразили, какие камни надо бросать?
— Может быть.
Я прикрыл глаза рукой и прищурился, глядя на табличку с названием улицы, потом на номера. «Оперативная рекламка» находилась дальше, в глубине квартала, в старом здании с железным каркасом.
