type='note'>[8], как вдруг меня ослепляет стена жужжащего и мигающего света: лучи множества ручных фонарей направлены мне прямо в глаза. Я мгновенно останавливаюсь, закрываюсь рукой и чуть ли не кувыркаюсь через руль велосипеда. Вот это было бы полной катастрофой: торопясь из дому, я позабыла надеть шлем.
— Стоп! — гремит голос одного из регуляторов, наверно, начальника патруля. — Предъявите удостоверение личности!
Группы регуляторов — одни из них находятся на официальной службе правительства, другие — добровольцы из числа граждан — патрулируют улицы каждую ночь: выискивают зазевавшихся Неисцелённых — нарушителей комендантского часа, проверяют, не происходит ли где на улице или (если гардины не задёрнуты) в домах что-нибудь недозволенное, ну, там, двое Неисцелённых трогают друг друга или идут рядом после наступления темноты, а случается, что и двое Исцелённых творят нечто такое, что «можно рассматривать как постпроцедурный рецидив
Регуляторы подчинены непосредственно правительству и работают в тесном сотрудничестве с учёными из лабораторий. Именно после доклада регуляторов мою маму послали на её третью Процедуру. Однажды ночью почти сразу после второго неудачного сеанса Исцеления патруль подсмотрел, что она плачет над какой-то фотографией. Это была фотография моего отца. Мама забыла плотно задёрнуть занавески. Через пару дней она снова оказалась в лаборатории, на операционном столе...
Обычно встречи с регуляторами легко избежать — уж больно они громкие, за милю слышно. Не расстаются с рациями, с помощью которых патрульные группы общаются между собой, и радиопомехи трещат так, что создаётся впечатление, будто на тебя летит гигантский рой гудящих шершней. Просто я ушла в себя до такой степени, что ничего кругом не слышала.
Мысленно кляня себя за глупость, выуживаю из кармана бумажник (хоть это не забыла, растяпа такая). Закон Портленда предписывает всегда иметь при себе удостоверение личности. Никому не хочется провести ночь в участке, пока силовики выясняют, что ты не верблюд.
— Магдалина Элла Хэлоуэй, — представляюсь я, стараясь, чтобы голос не дрожал, и передаю удостоверение главному регулятору. Свет его фонарика, направленный мне прямо в лицо, слепит и не даёт рассмотреть этого человека, как я ни щурюсь. Единственное, что могу сказать — он большой. Высокий, стройный и косая сажень в плечах.
— Магдалина Элла Хэлоуэй, — повторяет он, одним движением длинных пальцев раскрывая документ, и внимательно изучает мой личный код — номер, присвоенный каждому гражданину США. Первые три цифры кода обозначают твой штат, следующие три — город, следующая три — семейную группу, к которой ты принадлежишь и, наконец, последние четыре — это твой личный код.
— И чем же это ты занимаешься, Магдалина? — допытывается Босс. — До комендантского часа меньше сорока минут!
Меньше сорока минут. То есть, уже почти восемь тридцать. Я переминаюсь с ноги на ногу, боюсь — сейчас потеряю терпение. Отчитывайся тут перед всякими... Довольно значительная часть регуляторов — те, что добровольцы — это плохо оплачиваемые коммунальные служащие: мойщики окон, сторожа да те, что ходят по домам и считывают показания газовых счётчиков...
Набираю побольше воздуха и говорю самым невинным голоском:
— Хотелось всего лишь быстренько прокатиться на Бэк Коув... — при этом улыбаюсь и стараюсь выглядеть как полная кретинка. — Просто за обедом съела слишком много... — Ну, и хватит вранья. Не то заврусь и влипну в неприятности по самую макушку.
Большой Босс продолжает поджаривать моё лицо светом своего фонарика и внимательно изучает меня и моё удостоверение. В какой-то момент он вроде бы собирается вернуть мне документ, и я было воспряла духом, но он внезапно передает удостоверение другому регулятору и говорит:
— А проверь-ка его на ЕСП. Узнай, подлинное ли.
У меня падает сердце. ЕСП означает «Единая Система Проверки» — компьютерная сеть, где хранятся сведения обо всех гражданах страны до единого человека. Да это же займёт не меньше двадцати минут! Только представить себе — система должна найти соответствующие коды среди множества других заявок на проверку — да тут и тридцати минут будет мало! Конечно, он не думает, что я подделала удостоверение, но ведь сколько же это времени уйдёт зря!
И вдруг — снова чудо! — из-за спины Большого Босса доносится чей-то голос:
— С ней всё нормуль, Джерри. Я её знаю — забегает ко мне в магазин. Живёт на Камберленд-авеню, 172.
Джерри поворачивается на голос, к счастью, опуская фонарик в процессе. Пытаюсь проморгаться, но в глазах так и пляшут световые пятна. Кое-кого в скоплении лиц я узнаю: вон та женщина работает в местной химчистке и проводит вечера, стоя в дверном проёме, жуя резинку и от времени до времени сплёвывая на улицу; а вон регулировщик уличного движения — работает в центре, на проспекте Франклина, одном из немногих мест во всём городе, где движения достаточно, чтобы там нужен был регулировщик; один из парней забирает у нас мусор, а вон там, сзади — Дев Ховард, владелец Квикмарта на той улице, где я живу.
Обычно мы питаемся тем, что приносит дядя из своего магазинчика «Стоп-н-Сейв» на Манджой Хилл: консервы, макароны и тушёнку, но иногда, случается, в доме заканчивается молоко или туалетная бумага — тогда я бегу в Квикмарт. Ну и жуткий же он тип, этот мистер Ховард, у меня от него всегда мурашки по коже: тощий, просто ходячий скелет, чёрные глаза-бусинки под набрякшими веками напоминают крысиные. Но сегодня вечером я готова его расцеловать. А я даже не подозревала, что он знает моё имя. Он никогда двух слов со мной не сказал, кроме заученного: «Это всё на сегодня?» — после того, как пробьёт сумму в кассе, только сверлит меня своими жгучими глазами из густых теней нависших век. Ставлю в мозгу галочку напротив заметки: «Поблагодарить его от всей души, как только мы с ним снова встретимся».
Джерри мгновение колеблется, но я вижу, что другим регуляторам эта волынка уже надоела, они начинают шушукаться и переминаться с ноги на ногу — им хочется снова отправиться на поиски чего-либо более интересного.
Джерри, должно быть, тоже это понял — он резко мотает головой в мою сторону:
— А, ладно, отдай ей удостоверение.
От облегчения меня тянет рассмеяться, поэтому я изо всех сил стараюсь сохранить на лице серьёзную мину. Забираю документ и прячу его на место, в бумажник. Руки еле заметно дрожат. Даже удивительно, как регуляторы одним своим присутствием нагоняют страх. Даже когда они к тебе по-доброму, никак не получается отвлечься от страшных слухов, которые ходят об этих людях — о совершаемых ими рейдах, засадах и расправах.
— Поосторожней, Магдалина, — внушает Джерри, и я снова в напряжении. — Постарайся оказаться дома, когда настанет комендантский час. — Он снова направляет фонарик мне в глаза, и я снова щурюсь и закрываюсь рукой. — Уж поверь мне — лучше не наживать себе неприятностей, — мягко прибавляет он.
Мягко-то мягко, вот только на одно крошечное мгновение я слышу, как под журчанием его слов идёт поток звериной ярости и агрессии. Но я тут же говорю себе, что у меня паранойя. Что бы регуляторы ни вытворяли, всё делается ради нашей защиты, ради нашего блага.
Группа приходит в движение, обтекает меня с обеих сторон, так что несколько секунд вокруг кипит паводок грубых плеч и джинсовых курток, незнакомых запахов одеколона и пота. Оживают рации. Я слышу обрывки слов и сводок: «Маркет-стрит, парень и девушка, возможно заражённые... недозволенная музыка на Сент-Лоренс, похоже, там танцуют...» Меня со всех сторон толкают — плечами, руками, локтями — пока, наконец, я не остаюсь совсем одна. Слышен только отдалённый затихающий топот регуляторских башмаков да треск их раций.
Жду ещё немного, пока все эти звуки не смолкают, и снова вскакиваю на велосипед. В груди — непередаваемое ощущение ликования, счастья и свободы. Сама себе не верю, до чего легко было выскользнуть из дома. Вот уж никогда бы не подумала, что смогу так виртуозно врать тётушке, да что там! — никогда бы не подумала, что вообще умею врать. А при мысли о том, до чего быстро я отделалась от регуляторов, которые собрались было поджаривать меня на медленном огне чуть ли не целый час, готова вскинуть обе руки вверх и подпрыгнуть под самые облака. Сегодня вечером весь мир на моей стороне! И до
