трещину, и его лицо смягчается. Затем в золотых глазах загорается пламя, Алекс совершенно незаметно для меня оказывается рядом, сжимает мои плечи своими ладонями — такими горячими и сильными, что я чуть не вскрикиваю — и говорит:
— Лина. Ты мне нравишься. О-кей? Вот и всё. Ты мне нравишься.
Его голос так низок и певуч, он просто завораживает меня. Алекс напоминает мне сейчас леопарда, мягко спрыгнувшего с дерева — у него такие же пылающие янтарные глаза, глаза хищника.
И тогда я сбрасываю его чары и кидаюсь прочь; майка и кроссовки тяжелы от напитавшей их воды, сердце молотом стучит в груди, отзываясь болью, дыхание раздирает мне гортань. Я отталкиваюсь ото дна и загребаю воду руками, наполовину плыву, наполовину бегу; а прилив поднимает и тащит меня за собой, закручивает в водоворотах, так что мне трудно продвигаться вперёд — словно я плыву в густом, тягучем сиропе. Слышу своё имя — Алекс зовёт меня, но мне слишком страшно, и я опасаюсь повернуть голову и посмотреть, не идёт ли он следом. Это как в тех кошмарах, когда за тобой кто-то гонится, а ты боишься обернуться и поэтому не знаешь, кто твой преследователь; только слышишь чьё-то дыхание — всё ближе, ближе, и тень его уже маячит за твоей спиной, но ты как парализованный, и только знаешь одно: вот сейчас ледяные пальцы сдавят твою шею.
«Мне никогда не добраться до берега, — думаю я. — Мне никогда не вернуться обратно». Что-то царапает мне голень, и воображение тут же рисует страшные картины: воды залива полны чудищ — акул, гигантских медуз, ядовитых угрей; и хотя я понимаю, что это всего лишь жуткие фантазии, навязанные страхом, но мне хочется сложить лапки и прекратить борьбу. Берег всё ещё далеко, а руки и ноги тяжелы неимоверно...
Ветер уносит голос Алекса прочь, он слышен всё слабее и слабее, и когда я наконец набираюсь храбрости и оглядываюсь, то вижу его голову, прыгающую в волнах у самых буйков. Оказывается, я отплыла гораздо дальше, чем мне казалось. Алекс, по крайней мере, не гонится за мной. Страх чуть-чуть ослабляет свою хватку, и узел в груди уже не такой тугой. Очередная волна подбрасывает меня, переносит через подводный барьер, и я приземляюсь на колени на мягкий песок. Когда я пытаюсь подняться на ноги, волна ударяет меня в спину, и остальной путь к берегу я проделываю полуползком, разбрызгивая воду, дрожащая, измученная и полная благодарности судьбе за спасение.
Ноги подкашиваются, и я падаю на прибрежный песок, задыхаясь и откашливаясь. Судя по разлившимся в небе над Бэк Коув краскам — оранжевой, красной, розовой — я соображаю, что солнце скоро скроется за горизонтом. Наверно, уже около восьми вечера. Хочется лежать и не подниматься, раскинуть руки-ноги и так и проспать всю ночь. Я так наглоталась солёной воды, что кажется, будто на половину состою из неё. Кожа горит, и везде песок: в бюстгальтере, в трусах, между пальцами ног и под ногтями. То, что процарапало мне голень под водой, тоже оставило свой след: поперёк икры тянется длинная кровавая полоса.
Я вскидываю глаза и на одно короткое мгновение не могу найти Алекса у буйков. Сердце у меня останавливается. Но вот я вижу его — тёмное пятно, быстро рассекающее волны. Его руки грациозно взмахивают при гребках. Он быстр. Я заставляю себя подняться на ноги, хватаю кроссовки и ковыляю к велосипеду. Ноги так ослабели, что мне требуется минута на обретение равновесия, и поначалу я выписываю по дороге невероятные петли, словно новичок, только-только впервые севший на велосипед.
Я не оглядываюсь. Ни разу. Не смотрю по сторонам, пока не оказываюсь у своей калитки. Но к этому времени улицы уже пусты и тихи. Скоро настанет ночь, придёт запретный час и раскроет свои тёплые объятия, удерживая каждого из нас на предназначенном ему месте, охраняя и защищая...
Глава 11
Подумай-ка вот о чём: когда на улице холодно и у тебя зуб на зуб не попадает, ты надеваешь тёплое пальто, шарф и перчатки, чтобы не подхватить грипп. Так вот: границы — это те же шапки, шарфы и пальто, только для целой страны. Они хранят нас от инфекции. Они существуют для того, чтобы все мы были здоровы.
После установления границ президенту Консорциума оставалось вот что ещё сделать, прежде чем воцарились бы всеобщая безопасность и счастье: провести «Великую Санацию*», иногда называемую «блицкриг» или просто «блиц». Она длилась меньше месяца[15], и за это время все дикие места были очищены от инфекции. Нам пришлось работать не покладая рук, чтобы стереть с лица земли всю пятнающую его нечисть — в точности как твоя мама, когда она вытирает губкой кухонный стол, и — раз- два-три! — он блестит чистотой.
*Санация — это:
1. Принятие профилактических мер ради сохранения чистоты и охраны здоровья.
2. Удаление нечистот и отходов.
В нашей семье есть одна тайна: моя сестра за несколько месяцев до Процедуры заразилась
Болезнь укоренялась всё глубже и глубже, словно паразит, выедая её изнутри. Сестра не могла есть. То немногое, что она с огромным трудом глотала, тут же возвращалось обратно. Я боялась за её жизнь.
Томас разбил ей сердце, чему, конечно никто не удивился.
Но и тогда она отказывалась от Исцеления и покоя, которое оно с собой приносило. В день Процедуры потребовалось четверо врачей и несколько полных ампул транквилизатора — только тогда она подчинилась, только тогда перестала царапаться своими длинными, острыми, неделями не стриженными ногтями, перестала кричать и сыпать ругательствами, перестала звать Томаса. Я видела, как за нею пришли, чтобы забрать её в лаборатории: я сидела в углу и тряслась от ужаса, наблюдая, как она шипит, брызжет слюной, словно бешеная, отбивается руками и ногами... А я вспоминала маму и папу.
В тот день, хотя меня от Процедуры отделял ещё целый десяток лет, я начала считать месяцы до того момента, когда опасность больше не будет угрожать моей жизни.
Мою сестру всё же удалось вылечить. Она вернулась ко мне — мягкая, уравновешенная, с круглыми безупречными ногтями, с волосами, заплетёнными сзади в длинную, толстую косу. Ещё через несколько месяцев она обручилась с одним компьютерным инженером, примерно её возраста, и после окончания колледжа они поженились. Помню, как они стояли под белым пологом: руки едва касаются друг друга, оба спокойно смотрят перед собой, как будто видят длинную полосу безоблачных дней, не запятнанных несогласием и недовольством, дней, похожих друг на друга, как один мыльный пузырь похож на другой.
Томаса тоже вылечили. Он женился на Элле, которая когда-то была лучшей подругой моей сестры, и
