— Тут не в деньгах дело, — очень серьезно сказал Федька. — Тут дело в принципах. Если под каждого стелиться, то сам станешь, как Иванушка-дурачок. Только без царевны и без полцарства. Потому что не в сказке живем. Короче, ты ему скажи: на страховиков я согласен — но на красный свет все равно ехал он.
— Мой друг очень сожалеет о случившемся, — перевел я. — Он приносит вам свои извинения. Он надеется, что страховые служащие все сделают наилучшим образом.
— Ничего, ничего, — ответил Маэда. — Это вы меня извините, что я вас столько времени здесь продержал. Завтра я сделаю калькуляцию ремонта и свяжусь со своим страховым агентом. А ваш друг пусть свяжется со своим. Потом созвонимся. Телефоны знаем. Договорились?
— Договорились. Всего доброго.
— Подождите! — Маэда-сан кинулся к своей «Тойоте», открыл багажник и вернулся с круглой коробочкой. — К сожалению, с собой у меня только одна. Это фирменный товар нашего магазина. Кушайте на здоровье.
Он прижал руки к бокам, согнулся перед нами в поклоне, сделал два шажочка назад — потом распрямился, прыгнул в автомобиль, газанул, выбросил из-под колес снежные фонтанчики и исчез за ледяной горой.
Федька открыл коробочку и смотрел на аккуратные кубики рисовой тянучки.
— Мда… — сказал он наконец. — Я не устаю им поражаться. Ему бы нас сразу мечом на куски порубать — а он нас конфетами кормит. Что все это значит? Где логика? Куда они катятся?
— Восток! — сказал я. — Очень тонкое дело.
— Нет, я понимаю, — продолжал Федька. — Это реклама, это пиар, сейчас весь университет кинется скупать у него тянучку, и он разбогатеет… Но ведь еще шестьдесят лет назад вся нация кричала «банзай» и записывалась в камикадзе! Куда все это ушло? Почему так быстро? Мой сын учится у них в школе. Чему он там научится? Бить поклоны? Продавать рисовую тянучку?
— А лучше бы он стал камикадзе?
— Я хочу, чтобы он стал мужиком! Чтобы мог постоять за себя.
— Но ты же отдал его в каратэ?
— Отдал. Он занимается. Но сама атмосфера, вот я о чем…
— Тогда возвращайся.
Федька весь ссутулился. Помолчал.
— Поехали, — сказал он. — Пельмени ждут.
Я подошел к своей «Хонде». Открыл дверь. Оттуда раздалось:
— Ы-Ы-Ы-Ы-Ы-Ы-Ы-Ы-Ы-Ы!!!
— Что это?! — дернулся Федька.
— Князя Хованского зарезали.
На плите булькала кастрюля с пельменями. Татьяна смешивала йогурт со сливками — получаемый эрзац служил у нас сметаной. Федька достал из холодильника бутылку «Столичной» и наполнил рюмки.
— К зубам прилипает, — сказала Татьяна, проглотив рисовую тянучку. — А так ничего, съедобно.
— Только мы его ничем не отдарили, — сказал я. — Это неправильно.
— А чем я его отдарю? — возразил Федька. — Виртуальной плазмой? Ему-то хорошо — он что продает, то всем и дарит.
— Он пирожки хотел попробовать. Напекли бы ему пирожков — глядишь, смягчил бы позицию.
— Так у него позиция и без пирожков мягкая, куда еще смягчать. Я ведь не зря говорю: они народ очень безобидный, и когда-нибудь их это погубит. Но нашему брату оно только на пользу. Выпьем же за японскую безобидность!
— Ваня, иди ужинать! — позвала Татьяна и принялась вылавливать пельмени шумовкой. Когда Ваня вышел к столу, я закусывал огурцом.
— Привет, каратист!
— Здрасте.
— Как в школе дела?
— Ой, Вадичек, пока не забыла! — Татьяна поставила передо мной тарелку пельменей, достала со шкафа какой-то бумажный лист и положила рядом. — Вот, принес и не может объяснить. А нам интересно, что это такое красивое дали.
— Грамотей! — сказал я. — Читать до сих пор не научился?
— Да я могу… — засмущался Ваня. — Тут просто эти сложные, как их…
— Они не сложные, они просто очень рукописные. Я тоже неважно такие разбираю. Хотя основное уже ясно — это почетная грамота.
— Я так сразу и подумал! — обрадовался Федька и сунул мне в руку вторую рюмку. — За наши победы!
Закусив пельменем, я потащил мизинец вниз по прихотливым закорючкам, каллиграфически выведенным черной тушью.
— Ну вот: «Иван Репейников». Фамилию-то разобрал?
— Разобрал. А дальше не могу.
— «…награждается за второе место на турнире…»
— Это каратэ! — сообразил Федька. — Тогда еще лучше. Сейчас отдельно выпьем за боевые победы.
— «…посвященном славной годовщине…»
— Подставляй рюмку.
— «…взятия Порт-Артура».
Бутылочное горлышко подпрыгнуло, стукнуло по рюмке и опрокинуло всю водку мне в пельмени. Следом из стеклянного сосуда вылетело еще полста нечаянных грамм, распределясь по всему столу и частично по документу.
— ГДЕ?!?! — Федька вскочил, схватил грамоту, стряхнул с нее алкоголь. — Где это написано?
— Да вот. «Рёдзюн». По-китайски «Люйшунь». По-русски «Порт-Артур»…
Федька обвел нас непонимающим взглядом.
— Это они что, серьезно?
— Ну, а чего такого? Годовщина славная, разве нет?
Он перевел взгляд на сына.
— И ты там занял
— Да… — пролепетал Ваня. Он весь съёжился и, казалось, готов был сейчас же бежать исправлять роковую оплошность — только еще не понял, какое место от него требовалось взамен: первое или последнее.
— Федя, ешь пельмешки! — напомнила Татьяна. — Вадичек, давай я тебе других положу.
— Да ладно, — сказал я. — Всё в один живот. Какая разница, по очереди или сразу? Тем более, что и тост уже произнесен.
Облизав ложку из-под сметаны, я зачерпнул ей водки пополам с пельменной жижей.
— За боевые победы, Федор!
Федька поморщился. Сел. Налил. Выпил. Опять поморщился. И сказал:
— Ну, в общем, да… Чего, собственно… Дело давнее… Только все равно, пусть не думают… А то мы силенок поднакопим, да и заберем у них обратно.
— У
— Ну, заберем чего-нибудь другое… Мало ли… С работы чего-нибудь утащим…
В моей тарелке плавали два захмелевших пельменя.
— И с Дармоедой разберемся. Ирисками он нас не купит. Пусть собирает своих страховиков. Я скажу все, как было. Ты переведешь…
— Переведу… Легко… Все, как было…
Оставался один пельмень. Он злостно ускользал от моей вилки.
