случая — ну, четыре, если учитывать Кипа. Во-первых, Уитни, фанатично ненавидевший реликвии Святой Крови. Он не желал остановиться ни перед чем, лишь бы уничтожить одну из них, и погиб, когда западня, устроенная для Эндрю, сработала раньше времени. Камни упали, оглушив самого Уитни, и он задохнулся сажей.
Смерть Уитни можно считать случайной, но в смерти Эндрю и Урбана имеется и человеческий фактор. Джон настаивает, что Кип не собирался убивать Урбана, подставив ему подножку, и я думаю, что он говорит правду, но Кип все равно ответственен за эту смерть. А кончина Эндрю и вовсе очевидный случай самоубийства. Он сознательно пошел на прогнивший причал, усыпив себя снотворным, чтобы не выплыть. Да еще то, как он упал, по словам Урбана, — с выпрямленными неподвижными ногами, словно намеревался погрузиться в ил как можно глубже… Может быть, он думал, что уже никогда не выплывет.
— Просто сейчас засуха, и река обмелела, — пробормотал Бартоломью. — К счастью для него, отвар подействовал, и он просто впал в бессознательное состояние и утонул. Я думаю, он хотел представить свое самоубийство несчастным случаем, чтобы сделать намек Томасу. Он понимал, что все равно долго не проживет, и решил воспользоваться своей смертью, чтобы Томас всерьез принял проклятье Барзака.
— И исполнил его последнее желание. Всех монахов учат повиноваться наставникам, и Томас не исключение, несмотря на их прежний разлад. Не понимаю, почему он избрал Томаса, а не Урбана. Может, потому что любил Урбана и не хотел, чтобы тот рано умер?
— Думаю, других причин нет, — ответил Бартоломью. — Урбан засомневался, когда ему предложили реликвию в первый раз, и Эндрю понял, что, несмотря на все заявления о своей преданности, Урбан еще не готов к смерти. Но Эндрю не следовало умирать до того, как он убедится, что реликвия в руках Томаса и тот согласен выполнить его просьбу. Все могло пойти наперекосяк — да так оно и случилось.
— Не совсем верно. Я только что сказал тебе, что Томас готов повиноваться предсмертному желанию своего бывшего наставника — именно это он сейчас и делает. Он ушел из Кембриджа сегодня утром, надев реликвию на шею. Через неделю она окажется в Норвиче. Ты был прав насчет него, а я ошибался. Какая жалость, что ему придется умереть — доминиканцам нужны такие люди, как он, непредубежденные, сострадательные, терпимые.
— Не думаю, что он умрет, — произнес Бартоломью. — И это не я был прав насчет него, а ты.
— Что ты имеешь в виду?
— Томас убил Кипа.
Майкл уставился на него.
— Нет. Кип сам себя погубил! Томас показал нам перерезанную веревку, которая удерживала полку — помнишь?
— Я помню, что сказал он именно это. Однако когда Кип схватил нож с полки, Томас взял другой со стола. Потом метнулся к стене, где веревка, удерживающая полку, была привязана к крюку. Полка обрушилась на Кипа, как божественное отмщение, но на самом деле это Томас перерезал веревку, прикрепленную к вороту. Кроме того, ситуация, описанная Томасом — с Кипом, якобы перерезавшим веревку, когда он метил в тебя — просто невозможна.
Майкл пристально вглядывался в него.
— Ты уверен?
Бартоломью кивнул.
— Я точно видел, что произошло.
— Так почему же ты ничего не сказал?
— Потому что он спас тебя, и я ему за это благодарен. Но он лжец. Он лгал насчет своей истинной цели пребывания в Кембридже, втирался в доверие к порядочным людям вроде приора Мордена, пытался обнаружить предательство в полемике о Святой Крови, а это трудно назвать благородным делом; и он не был честен с нами, когда дело коснулось его прежнего знакомства с Эндрю.
Майкл не отрывал от него взгляда.
— Так, может быть, хорошо, что он ушел отсюда?
— Хорошо, — согласился Бартоломью. — Ты как-то сравнил его с рыбьей головой, которую Джон Рауф уронил тебе на плечо в монастыре доминиканцев, еще до того, как мы услышали о реликвии. Ты был прав: он из тех, кто, оставаясь в укрытии, поджидает, пока другие сами навредят себе собственной беспечностью.
— Вонючая, злобная душонка со всевидящими глазами, — содрогнулся Майкл. — Как проклятье Барзака.
Томас пустился в путь на рассвете, покинув приора Мордена и доминиканцев Кембриджа и пообещав доставить реликвию в Норвич, как просил Эндрю. Он посмотрел на человека, сидевшего рядом с ним в повозке, и они обменялись удовлетворенными ухмылками.
— Как легко оказалось одурачить монаха и врача, — прокаркал Сетон. — Они поверили, что Кип швырнул в тебя настоящую реликвию. Все поверили.
— Если бы она была настоящая, я бы уже мог умереть, — отозвался Томас. — Какая удача, что ты оказался под рукой, когда умер Урбан, и смог ее найти и спрятать.
— Наш великий магистр будет доволен, — сказал Сетон, в восторге от своего успеха. — Хотя жаль, конечно, что Уитни впал в нетерпение и начал действовать слишком рано.
Томас кивнул.
— Мне жаль, что он умер.
— Эта священная вещь принадлежит не бенедиктинцам в Норвиче, а ордену, который может постоять за святость Святой Крови против подлости фанатиков-доминиканцев. Она принадлежит францисканцам — истинным верующим, вроде тебя и меня.
Томас улыбнулся.
— Каким облегчением будет снова надеть серую рясу францисканца. Я ненавижу одеяние доминиканцев — и всегда ненавидел, с тех пор, как услышал бессвязные разглагольствования Эндрю в Пэксе, много лет назад. Я ему многим обязан: именно его неверное понимание теологии убедило меня, что я попал не в тот орден.
Сетон засмеялся.
— Ты хорошо сыграл свою роль — может, даже слишком хорошо. Брат Майкл до сих верит, что ты инквизитор-доминиканец, и ни на мгновенье не подозревает, что мы выслеживали Эндрю от самого Эксетера, дожидаясь возможности отнять у него сокровище. Но не следовало тебе играть с Майклом. Это недобрый поступок.
— Мне наскучило среди тех тупоумных доминиканцев, и я хотел хоть немного развлечься. — Томас потрогал мешочек на шее.
Сетон тревожно взглянул на него.
— Я буду рад, когда мы отдадим реликвию нашему великому магистру. Как ты думаешь, что он с ней сделает? Выложит на всеобщее обозрение, чтобы простолюдины могли приходить и отдавать ей дань уважения? Или надежно спрячет, чтобы доминиканцы не смогли отправить ее на костер?
— Она стоит целое состояние, — отозвался Томас. — А состояния делают в Лондоне.
Сетон испуганно уставился на него.
— Ты хочешь сказать, что он ее продаст? Но ведь она может попасть в руки беспринципному человеку!
Томас небрежно вытащил из-за пояса нож, обнял Сетона и вонзил лезвие ему в живот. Сетон выпучил глаза, немного подергался и обмяк. Монах скинул его с повозки и проследил взглядом, как тело скатилось в канаву.
— Ты никогда не узнаешь, что с ней случится, — пробормотал он. — И твой великий магистр — тоже.
