напугали, в родной милиции поддержки и опоры вы не нашли, вот и начали, как всегда, самостоятельно порядок наводить.
– Ага, где-то так, но дело не только в этом, – начала Алена. – Понимаете, я позавчера написала по заданию своего издательства фрагмент для будущего романа. Нужно было, чтобы он оказался в Москве к утру понедельника. А у меня электронная почта не работала. Я пошла в интернет-салон. Какой-то парень мне текст отправил, и он, кстати, уже у редактора, а вечером… а вечером вся история разыгралась с моим участием!
– Какая история? – спросил Муравьев. – Вы о чем?
– О том, что в моем фрагменте было описано нападение на некую женщину в районе садика Пушкина. Напали на нее трое в кожанах, автомобиль был внедорожник с очень странным номером. Я не додумала уж, чем он такой странный, окончила отрывок на том, что героиня моя очень этому номеру удивилась. Точно так же и я удивилась, когда его разглядела в действительности!
– А кстати, – странным голосом спросил Муравьев, – вы его каким образом разглядели? Вы, господи спаси и сохрани, не никталопка, часом?
– Господь спас и сохранил, – усмехнулась Алена, – просто мимо в эту минуту другой автомобиль проезжал, он и высветил. Да не в том дело! Дело в том, что ситуация один в один…
– Я понял, – сухо ответил Муравьев. – Вы, как всегда, обуреваемы манией величия, Елена Дмитриевна. Помощи у вас просить бессмысленно. Что за чушь вы несете! Оля Васнецова, может быть, при смерти, а вы… Вы, как всегда, самовосхвалением заняты. Ладно, извините за беспокойство, мне некогда ваше творчество обсуждать. Всего наилучшего.
И в трубке раздались гудки.
Не то чтобы наша рафинированная героиня когда-нибудь употребляла инвективную лексику… то есть она эту лексику просто ненавидела! – однако в ее словаре было такое выражение: «Ну как тут не заматеришься?!» И вот сейчас она его произнесла довольно громко.
Да что за е-ка-лэ-мэ-нэ-пэ-рэ-сэ-тэ-о?! Ну почему Муравьев такой чурбан?! Даже до конца не дослушал. А между тем его грубость и нетерпеливость сыграли странную роль: уже начавшая было затихать и казавшаяся явно натянутой мысль о копировании ее текста сейчас показалась более чем реальной, более чем возможной. Алена пока пыталась не думать о том, кому и зачем это могло понадобиться. Сам факт несомненного сходства вновь завладел ее вниманием.
Еще вчера встреча с Алкой и розыски Ушастого (Ушата!) перестали казаться столь необходимыми, а порой вовсе не нужными. А сейчас она просто-таки кипела от желания его найти. Пусть докажет, что он здесь ни при чем! Пусть объяснит, как мог текст Алены попасть к каким-то бандитам!
Она выскочила из постели и понеслась на кухню. Ее словно бы заводили злость и обида, жажда деятельности обуревала. Дракон стартовал с места и сильными кругами набирал высоту, чтобы вскоре пасть вниз и выжечь огнем все, что пришлось ему не по нраву, что мешало, что обижало или раздражало.
Она так спешила, что даже не позавтракала. Самый переспелый банан (Алена любила только такие), кофе с молоком… наверное, это не совсем правильное сочетание с точки зрения раздельного питания, которым она, обуреваемая маниакальной жаждой похудеть, в последнее время увлекалась, зато вкусно. Мартини с бананом на ночь – это тоже не вполне, не того-этого…
А, ладно! Сейчас не до питания вообще. Скорей в ванную, скорей накраситься, скорей одеться! Бегом, марш!
При этом она не забыла подхватить пакет с мусором. Дева – это, знаете, существо странное…
Двор дома, в котором жила писательница Дмитриева, имел одну неприятную бытовую особенность: в нем не было мусорных бачков. То есть раньше они имелись и являлись сущим мучением для жильцов: во- первых, потому, что частенько бывали переполнены, а во-вторых, потому, что мусорка приезжала, хоть тресни, в шесть утра. А ведь даже жаворонки вроде Алены Дмитриевой любят иногда поспать хотя бы до семи… Кстати, именно после наездов этой грохочущей мусорки Алена и пристрастилась спать с бирушами в ушах. И вот однажды бачки из двора исчезли, а на том месте, где они стояли, началось строительство забора. Тяжелого, бетонного, потеснившего двор на добрый десяток метров. Оказалось, стоящее по соседству здание, прежде принадлежащее военным, передали областной прокуратуре, которая развернула нешуточный ремонт и как бы мимоходом потеснила двор жилого дома. Всем давно известно, что против лома нет приема. И, честно, жильцы даже обрадовались, что бачки выселили из двора: мух летом меньше стало. Правда, теперь приходилось таскаться с пакетами аж за полквартала, зато это вполне можно сделать по пути куда-нибудь, между делом. То есть удобств получилось все же больше, чем неудобств.
Однако сейчас Алена шла не в ту сторону, где находились бачки, а совсем даже в противоположную. Правда, в том направлении мусорка тоже имелась, но до нее целый квартал топать. Как-то неудобно всем демонстрировать свои, так сказать, пищевые отходы, которые отлично просматривались через прозрачный бок пакета. Поэтому Алена поставила его в другой пакет, черный, и пошла, помахивая им, как ни в чем не бывало. И вот мусорный контейнер. С рассеянным видом зайдя за чисто символическую изгородь, она занесла черный пакет над кучкой мусора, чтобы выкинуть свой, как вдруг позади кто-то истошным голосом заорал:
– Погодите, не выбрасывайте!
В январе 1937 года в областных и городских газетах напечатали доклад секретаря обкома ВКП(б) товарища Прамиека Э.К. Он заявил: «Товарищи, 1937 год будет очень интересным годом для всей страны. 1937 год будет интересен тем, как мы справимся с задачами, поставленными перед нашей партией товарищем Сталиным. Он будет интересен тем, как будут расти новые люди, новые стахановцы».
Такие красивые слова! Мне очень нравился товарищ Прамиек, я его иногда видела на улице, он жил неподалеку от нас. Тонька, эта кисейная барышня, засматривалась на артиста из оперного театра – Порошина, а я на товарища Прамиека. Он был из тех красных латышских стрелков, благодаря которым когда-то удалось подавить эсеровский мятеж, которые потом у нас в Нижнем ставили к стенке всех приверженцев старого режима. И вот… не разглядели, выходит, его предательского, гнилого нутра! Кто бы мог подумать, что он окажется врагом народа! Его приговорили к высшей мере наказания. Да, агенты мирового империализма маскировались очень хитро и ловко… Конечно, многим это удавалось из-за недоработок, которые имели место быть в среде самих чекистов. Например, у нас в городе жил бывший меньшевик Прытков. Уж конечно, в органах знали, что он принадлежал к этой организации. Ребенку было понятно, что когда-нибудь он проявит свою сущность. Нет, Прыткова назначили руководителем группы эксплуатации Горьковского областного управления связи! И только когда чекисты начали раскручивать групповое дело горьковской контрреволюционной организации правых, которые обвинялись в создании боевых террористических групп по подготовке терактов против тов. Сталина и других руководителей ВКП (б), в подготовке прихода к руководству в стране правых лидеров Бухарина, Рыкова и Угланова, – только тогда на Прыткова и иже с ним обратили пристальное внимание карающие органы. Тогда по всему городу люди узнали, что жили долгие годы бок о бок с меньшевиками, эсерами, агентами империализма, террористами и врагами народа.
Я никогда не сомневалась в том, что наш сосед Шаманин принадлежит к числу врагов. Не зря – отец рассказывал – на строительной площадке Дома связи все чаще появлялись люди из НКВД, не зря всех по очереди опрашивали на предмет выявления случаев вредительства на стройке. И когда отец обмолвился, что фундамент Дома связи еще два года назад переделывался согласно проекту инженера Шаманина, а это повлекло за собой долгострой и резкое подорожание работ, – это немедленно привлекло к нему самое пристальное внимание чекистов. Думаю, его арестовали бы сразу, еще в самом начале 37-го года, но ему повезло. Как раз тогда в поле зрения НКВД попали вредители, обосновавшиеся в Волжском речном пароходстве, и все внимание органов было отвлечено на выявление их деятельности.
Я тогда спросила отца:
– Что же это значит? Выходит, те, кто вредительствовал на сооружении объекта нашей социалистической связи, уйдут от ответственности?
Мамаша, как всегда, начала всхлипывать. Она вообще в последнее время сразу начинала пускать слезы, стоило только мне заговорить на политические темы. Ну, конечно, родная мать и все такое, а все же мне иногда казалось, что я в своей семье подкидыш. Отец, конечно, еще ничего, но и в нем сильна была
