что вы с ними заодно, с этими шаманинскими отпрысками, – пренебрежительно махнула Владлена Ильинична в сторону Черной Куртки.
– Ничего мы с ней не заодно! – возмущенно воскликнул Дальтон. А Алена подумала, что в следующий раз, идя на «дело», она будет маскироваться. И парик надо купить, наверное… Вот, всю жизнь повторяла пренебрежительно вслед за Пушкиным: «Что слава? Яркая заплата!» – а оказывается, эта заплата на ее одежде все же стоит, и она, оказывается, в самом деле слишком уж яркая!
– Я-то сначала подозревала, что это Жуков на Ольгу напал. А тут вон, значит, какой расклад… Немедленно верните мне фрагменты!
– У меня их нет, я же говорю, – вздохнула Алена. – И я не скажу вам, где они находятся.
– Невелики секреты! – зло пробормотала Владлена Ильинична. – У Жукова, конечно. Он точно в это дело замешан, я сразу говорила, что эту операцию по нападению на Ольгу только он мог разработать. Боевой офицер! Он мог. А они кто? – Пренебрежительный взгляд в сторону Черной Куртки и иже с ним. – Щенки.
– Константин Макарович тут ни при чем. Они все сделали сами, – усмехнулась Алена. – Правда, сюжет нападения был разработан другим человеком, но он об этом даже не подозревал.
– Ну я же говорю – на что они способны? – презрительно пожала плечами Владлена Ильинична. – Разве что наброситься на беззащитную женщину в попытке отнять то, что им не принадлежит.
– Это почему нам не принадлежит то, что принадлежит кисти нашего деда? – возмущенно воскликнул Черная Куртка.
Алена брезгливо дернула носом: она терпеть не могла такого неряшливого обращения с русским словом.
– Если бы он хотел, чтобы картина вам досталась, он бы наказал ее вам передать. А он не наказал.
– Он не успел, – сказала Алена. – Его убили. Жуков и Вахрушин взяли на память о нем обрывки картины. Костя хранил свое наследство всю войну, правда, кое-что пропало, когда он был ранен, но три фрагмента он все же сохранил. Потом он разыскал Тоню Шаманину и предложил ей забрать то, что осталось от ее отца. Но она отказалась. Она видела, как много значат для Кости эти странные обрывки клеенки, покрытые мрачными разводами. А для нее это было всего лишь напоминание о боли. И она отдала их. Не думаю, что ваш отец пытался вернуть ей то, что было у него, – повернулась она к Владлене Ильиничне.
– Конечно, не пытался! – с вызовом сказала та, проходя в комнату и грузно опускаясь на диван. – Даже стула старой женщине не могла предложить, а еще писательница! Держите гостей в коридоре, понимаете ли, никакого понятия о гостеприимстве, о приличиях!
– Гостей? – пробормотала Алена, никак не реагируя на прочее. – Хм…
– Отец не пытался, – снова заговорила Владлена Ильинична. – Он понимал, что Тонька его и на порог не пустит. Она же была уверена, что именно отец написал на Шаманина донос.
– Вам отец про Суорчаго-Бого что-нибудь рассказывал? – спросила Алена.
– Ни хрена он мне не рассказывал! – огрызнулась старуха. – Как воды в рот набирал, стоило о том времени заговорить. Только сказал, мол, видит перст судьбы в том, что случайно попал в лагерь, где находился Николай Алексеевич, и что ближе друга, чем Шаманин, у него в жизни не было. Шаманин, дескать, его за все простил. А за что было прощать? За что, я вас спрашиваю?!
– Ну, например, за этот самый донос, – тихо проговорила Алена.
– Что ты понимаешь, писательница, – отмахнулась Владлена Ильинична. – Иди вон за свой стол да глупые свои романы кропай, кому они вообще нужны, интересно знать?
– Кому-нибудь да нужны, не извольте беспокоиться, – обиделась Алена. – И, честно, я бы с удовольствием села за стол и начала писать роман, который мне нужно срочно сдавать, но сначала мне надо от всех вас избавиться.
– Очень просто, – сказал Черная Куртка. – Избавиться – очень просто! Отдайте фрагменты. Я не верю, что их у вас нет.
– Дело хозяйское, – развела руками Алена.
– К Жукову идти надо, к Жукову! – бубнила Владлена Ильинична. – Вот как завалимся к нему все!
– А ваш-то интерес какой? – не без ехидства спросила Алена. – Вам-то что в этих фрагментах? Они – наследники, а вы тут при чем?
– А тот интерес, что отец этих кусков больше всех привез. Костя-то еще что-то на фронте потерял, а у меня почитай целая картина. Иной раз сложу куски – ничего не понимаю, все в черно-серое уходит, а все же какие-то фигуры словно движутся на ней. Вроде и мазня, а может, и не зря такие деньги за эту мазню на Западе платят? Так что я очень даже при чем. Картину без моих припасов никак не сложить.
– То есть вы готовы заключить с нами союз, помогать нам свои права отстоять? – жадно спросил Дальтон, и Алена вспомнила, как он продавал ей сам себя, выпрашивая деньги и открывая адрес, по которому якобы живет Дальтон.
Она перехватила взгляд Черной Куртки – безнадежный, злой, – и поняла, что старший брат подумал о младших примерно то же, что думала Алена, только, может, другими словами: «Мельчает поколение героев…»
– Заткнись, Ванька, – грубо сказал Черная Куртка. – Ты что, забыл, кто она? Будет она тебе помогать наши права отстаивать! Ее отец нашего прадеда в эту Якутию упек. Вы говорите, что они там искали? Черный жемчуг? Фантастика… Или правда? Жемчуг в земле? А при чем тут его дальтонизм, ну, прадеда? Вы про какие-то оттенки зеленого говорили, которые он не видел… Или видел? Не пойму я.
– Не видел, – кивнула Алена. – Зеленого не видел. Но мог видеть то, что под зеленым цветом скрыто. А многообразной зеленью – окислами, мхом, слизью – были подернуты те самые пласты, которые рубили в шахтах Суорчаго-Бого зэки. Эти работы нужно было проводить с величайшей осторожностью. Отбойные молотки могли невзначай разрушить не только саму раковину, которая обладала уникальными медицинскими свойствами (по слухам, из них, особым образом их обрабатывая, делали знаменитый «порошок молодости», который некоторое время употреблял сам Сталин и его окружение, в частности Берия, чем и объясняется его гиперсексуальность), но и расколоть жемчужину. Внутри раковин тоже все подернулось зеленью, так сказать, мохом поросло, поэтому только со зрением никталопа-дальтоника, который страдал дейтеранопией и зеленого цвета не видел вообще, можно было обнаружить черную жемчужину среди каких-то там произрастаний и наростов. Эти жемчужины были уникальны, баснословны по красоте и ценности! Правда, время отдает свои сокровища, но время и забирает. Оказавшись в иной атмосфере, жемчуг начинал увядать, ссыхаться, блекнуть. Вместо большинства жемчужин спустя месяц оставались только сухие невзрачные комочки, не имеющие никакой ценности. Когда это было обнаружено, встал вопрос о прекращении работ, о снятии с лагеря статуса особо ценного объекта. Именно тогда Марцев начал сходить с ума. А тут еще выяснилось, что сам уникальный пласт раковин вовсе не бесконечен, как казалось сначала, а очень даже невелик. И работы скоро прекратятся сами собой – просто нечего будет разрабатывать. А Марцев уже привык к своему особому положению. Он ведь напрямую общался с Берией! И когда до него дошел слух, что Шаманин ведет разговоры об истощении пласта, он с особым пристрастием допросил двух его самых близких друзей, его земляков из Горького, правда ли это. Один его не выдал. Другой… сломался на допросе. Тогда Марцев пошел в барак, где в отдельной каморке была устроена мастерская Шаманина (он был обязан, как художник, в свободное время рисовать всевозможные лозунги и плакаты, а заодно – в редчайшие минуты отдыха – писал картину, которую назвал «Искатели жемчуга» и которая изображала мучеников-зэков, рубящих земные пласты и добывающих из них черный жемчуг: себя, Костю Жукова, Илью Вахрушина изобразил, – и выстрелами отогнал его от мольберта. На его глазах искромсал его картину, угрожая, если вмешается, застрелить и его. Шаманин не выдержал, бросился… Марцев убил его выстрелом в голову. Может быть, он перестрелял бы и других, но свалился в жестоком эпилептическом припадке. И тогда Костя, глядя на простреленную голову Шаманина, нарисовал на картине капли красной крови. Ему Вахрушин подсказывал, какую краску брать, Костя ведь и красного не видел…
– А мне отец про это никогда не рассказывал, – с выражением глубокой обиды пробормотала Владлена Ильинична. – Я думаю, откуда там такие красные пятна, как кровь, а он не рассказывал.
– Тем временем прибежали доктор, заместитель начальника лагеря… – продолжала пересказывать Алена то, что узнала от Жукова. – Вскоре выяснилось, что Марцев лишился рассудка. Он был отправлен на Большую землю, как тогда говорили. А лагерь начали расформировывать. Тут началась война, Костя Жуков написал заявление, чтобы его отправили на фронт, и его взяли благодаря уникальности его зрения… Ну, про
