Одержимые

— Это должно быть идеальное место, синтез поэтичности и целесообразности.

Наконец он нашел частично разрушенный каменный уступ над пляжем в укромном уголке парка. Он попросил Сибил прислониться к уступу, подняв голову как можно больше, до пределов возможного.

— А сегодня, дорогая Блейк, я хочу запечатлеть не просто поверхностное сходство красивой молодой девушки, — сообщил он, — но воспоминания и эмоции, наполняющие ее.

Сибил приняла позу вполне охотно. После пробежки она чувствовала себя прекрасно и была просто счастлива от своего возвращения к роли натурщицы. Она улыбалась океану, как старому другу.

— Какие воспоминания и эмоции, господин Старр? — спросила она.

Господин Старр с энтузиазмом взялся за альбом для эскизов и новый угольный карандаш. День был теплый, небо спокойное и невыразительное, только вдали над побережьем, в направлении Большого Сура, собирались грозовые облака. Прибой был высокий, волны мощные, завораживающие. В сотне ярдов внизу молодые люди готовились войти в воду в костюмах для серфинга, они легко несли свои доски, словно те были из папье-маше.

Господин Старр откашлялся и произнес немного смущенно:

— Ваша мама, дорогая Блейк. Расскажите мне… все, что помните… про вашу маму.

— Моя мама?

Сибил вздрогнула и нарушила бы позу, если бы господин Старр быстрой рукой ее не остановил. Он впервые прикоснулся к ней и тихо сказал:

— Понимаю, что это болезненная тема, Блейк, но… постарайтесь?

Сибил ответила:

— Нет, не хочу.

— Значит, нет?

— Я не могу.

— Но почему вы не можете, дорогая? Подойдут любые воспоминания о вашей матери.

— Нет.

Сибил видела, что господин Старр быстро рисовал ее или пытался делать это. Ей захотелось выхватить у него уголь и сломать его. «Как он смеет! Будь он проклят!»

— Да, да, — быстро проговорил господин Старр.

На его лице появилось странное оживленное выражение, будто он, внимательно изучая, совсем не видел ее.

— …да, дорогая, именно так. Любые воспоминания… любые! Если они ваши.

— Чьи еще они могут быть?

Она засмеялась и удивилась, что смех ее звучал как рыдание.

— Понимаете, часто невинным детям воспоминания навязывают взрослые, и воспоминания становятся чужими. — Старр говорил торжественно. — В этом случае воспоминания ложные. Не подлинные.

Сибил смотрела на свое перевернутое изображение на листе белой бумаги. В нем было что-то отталкивающее. Хотя она была в обычном спортивном костюме, господин Старр изобразил ее в облегающем летящем платье или, может, вообще без всего. Там, где должны быть груди, виднелись штрихи и завитки, словно она готова была раствориться. Лицо и голова вполне выписаны, но не совсем завершены и четки.

Еще она заметила, что у серебряных волос господина Старра сегодня был ясный металлический отблеск, и слегка проступала щетина, тоже металлического оттенка, блестя на подбородке. Он был сильнее, чем она думала, и знал гораздо больше нее.

Сибил снова приняла позу, глядя на океан, на высокие вздыбленные волны в изумительных белых барашках. Зачем она здесь, что этому человеку от нее нужно? Она забеспокоилась вдруг. Что бы там ни было, она не позволит…

Но господин Старр продолжал своим мягким, воркующим голосом:

— Есть люди, в основном женщины, которые, как я называю, подвержены «противоречивым эмоциям». В их обществе оживают полумертвые. Это не обязательно красивые женщины или девушки. Все дело в горячей крови, в смешении душ. — Он перевернул страницу альбома и начал снова, тихонько насвистывая сквозь зубы. — Таким образом, человек с холодной душой рядом с подобным благословенным существом может становиться, хотя бы на время, тем, кем когда-то был. Иногда!

Сибил постаралась восстановить в памяти ускользающий образ своей мамы. Мелани. В то время ей было двадцать шесть лет, глаза… лицо… светлые волнистые волосы. Призрачное лицо возникло и почти мгновенно исчезло. Непроизвольно Сибил зарыдала. Глаза наполнились слезами.

— …почувствовал, что вы, дорогая Блейк, вас действительно зовут Блейк, да? Что вы одна из них. «Бездна эмоций», более высоких, чистых. Да, да! Интуиция редко меня подводит!

Господин Старр говорил поспешно, нервными движениями набрасывая ее портрет. Его темные очки блестели на солнце. Сибил знала, что если посмотрит на него, то не увидит его глаз.

А господин Старр продолжал уговаривать:

— Неужели вы ничего не помните… совершенно… о своей матери?

Сибил тряхнула головой, что означало ее нежелание говорить об этом.

— Ее имя. Уверен, вы знаете ее имя.

— Мне сказали, что мамочка ушла и папочка тоже. На озере…

— Озеро? Где?

— Озеро Шамплейн. В Вермонте, в Нью-Йорке. Тетя Лора рассказывала.

— Тетя Лора?..

— Мамина сестра. Она была старшая. Она есть старшая. Она забрала меня, удочерила. Она…

— А тетя Лора замужем?

— Нет, мы только вдвоем.

— Что случилось на озере?

— Это случилось в лодке. Она говорила, что лодку вел папа. Он пришел за мной, но… я не помню. Это было тогда же или потом. Мне говорили, но я не знаю.

Теперь по лицу Сибил текли слезы, она не могла сохранять спокойствие, но смогла не прятать лицо в ладонях. Она слышала учащенное дыхание господина Старра и скрип угля по бумаге.

Господин Старр мягко сказал:

— Вы были, наверное, совсем маленькой, когда… что бы это ни было… когда это случилось.

— Я не была маленькой для себя. Я просто была.

— Очень давно, да?

— Да. Нет. Оно всегда… там.

— Всегда где, милое дитя?

— Там, где я, я… вижу.

— Видите что?

— Я… не знаю.

— Видите свою маму? Она была красивая? Она на вас похожа?

— Оставьте меня… Я не знаю.

Сибил зарыдала. Господин Старр, раскаявшись или устав, немедленно умолк.

Кто-то, наверное велосипедист, промчался мимо, и Сибил почувствовала, что за ней наблюдают, несомненно, с любопытством: девушка с заплаканным лицом прильнула к каменному выступу, а мужчина средних лет, на корточках, рьяно ее рисует. Художник и его модель. Художник-любитель и непрофессиональная натурщица. Но странно, что девушка плакала, а мужчина старательно изображал ее слезы.

Закрыв глаза, Сибил действительно ощутила себя комком эмоций. Она была сама Эмоция. Хотя она и стояла на земле, но душа ее парила в пространстве. Вуаль была откинута, и она увидела лицо, мамино лицо, хорошенькое личико сердечком, что-то чувственное и упрямое было в нем. Как молода была мама! А волосы у нее подняты — светло-коричневые и нежные, — схвачены сзади зеленым шелковым шарфом. Мама спешит к звенящему телефону, мама поднимает трубку. Да? Да! О, привет…