отрешенность, ни то, наконец, что он пробыл в космосе долгое время: тайком деду не удалось бы его провезти. Да он и не повез бы.
Вошел директор.
— У-у!.. Жара!.. Что же вы не предупредили, я бы оделся полегче. Впрочем, это мелочи. Мальчуган теплолюбив? — директор склонился над спящим мальчиком.
— Да. Но не больше, чем наши южане.
От присутствия директора Марине Андреевне стало намного спокойнее.
— Я тут заказал информацию о Маугли. Может, пригодится. Похож он на него?
— На кого?
— Да на Маугли, конечно. А вы о ком подумали?
— Только не смейтесь, пожалуйста, но мне кажется: мальчик чем-то похож на деда, на Николая Никитича.
— Вот как? — директор всмотрелся. — А вы правы. Действительно что-то есть, легкое такое сходство… даже не скажешь, чем именно, но похож.
Директор посмотрел на Марину Андреевну, улыбнулся:
— Правда, есть о чем подумать?..
Марина Андреевна облегченно засмеялась:
— Еще бы! Такие картины рисуются.
— Ну, а если серьезно: что вы мыслите по этому поводу?
— Надо установить, кто он.
— Да ну?! И я, знаете, тоже подумал, что надо бы. Но как вы собираетесь это сделать, если не секрет? К тому же никого сюда не допуская?
— Но вас-то я пустила.
— Попробовали бы не пустить, я бы вас тут же уволил. А вот несчастного, беззащитного Сеню выгнали? Выгнали ведь? Он меня сейчас в коридоре поймал и жалуется. У него голова пухнет от идей!
Марина Андреевна взмолилась:
— Борис Петрович, вы же знаете Сенины идеи: ему бы шума побольше, сенсации!.. А тут ребенок… — И уже совсем тихо Марина Андреевна прибавила: — Несчастное существо, кем бы оно ни было, несчастное…
Директор внимательно смотрел на Марину Андреевну. Ей казалось, что в этом взгляде есть все: и понимание, и сочувствие, и отеческое покровительство — все.
Оба они уселись на корточки перед малышом. И Марина Андреевна не удержалась — погладила его руку. И испытала то, что испытывала всегда, сидя у кровати спящего сына.
— Ну что ж: вот вы, допустим, установили, кто он. А дальше?
— Если человек, надо вернуть ему все человеческое.
— А если нечеловек?
— Найти его дом и возвратить, как говорится, по принадлежности.
— Да-а!.. Найти…
Скрипнула дверь.
— Ладно, Сеня, заходи, — негромко, но достаточно отчетливо произнесла Марина Андреевна.
— Да это не Сеня, это я, Зинаида, — послышался голос старухи, наверняка уже последней уборщицы на Земле. — Я чего к вам: эти ваши роботы — они разве чай заваривают? Бурду. А я чаек заварила. Попейте, а то сидите небось не емши, не пимши.
— Спасибо, Зинаида, что бы мы без тебя делали. Только говори потише, видишь, ребенок спит.
Зинаида уставилась в угол, в ожидании, по-видимому, обнаружить там дикобраза. Было ясно, что не только желание напоить чаем любезных сердцу сотрудников привело сюда Зинаиду. Вид ребенка ее разочаровал.
— Дите нашли?.. Ну и ладно… Вот и хорошо…
Зинаида ушла почти что опечаленная, но Марина Андреевна наверняка знала, что очень скоро Зинаида сочинит про этого ребенка такую слезную историю, что, рассказывая, и сама будет плакать. Марина Андреевна усмехнулась.
Чай был действительно замечательный. Марина Андреевна и Борис Петрович пили его с бутербродами. И Марине Андреевне нравилось смотреть, как директор захватывает бутерброд и как ему неудобно держать такой маленький бутерброд своими огромными пальцами.
— Марина Андреевна, вам никогда не приходилось размышлять над теми экспонатами, которые отыскал Николай Никитич, сразу над всеми вместе?
— Приходилось, а что?
— Ну и вы подумали, конечно, что все повторяется, и пытались свести эти находки к нашим земным представлениям, правда?
— Правда.
— А потом отмечали, что повторятся-то повторяются, но каждый раз по-новому. Вот глаз, например. Очень похож на человеческий, очень. Но ведь ни черта не видит. И каким макаром извлекает из человеческих глубин желанные душе картины, мы понять не можем. — Директор допил чай и еще раз внимательно посмотрел на Марину Андреевну. — Мне кажется, что вы привязаны к идее земного: с этим мальчиком вам от нее оказалось труднее всего оторваться. Вы увидели существо, нуждающееся в вашей, чисто материнской защите, и повели себя, как повела бы в такой ситуации мать: вы не вызвали ни меня, ни экспертов, вы Сеню выставили, наконец.
Директор был прав. Именно этим — желанием защитить, укрыть, спрятать от досужих, любопытных, недобрых глаз, — именно этим объяснялось поведение Марины Андреевны в последние два-три часа. А Борис Петрович продолжал в той же лирически-ироничной манере:
— Вот вы изложили два варианта: либо Земля — его дом, либо — другая планета. А если Земля не дом, а дома мы не нашли, как быть тогда? Оставить его вечным экспонатом, проживающим свой век в отделе 'Живая Вселенная' рядом с немногочисленной вселенской фауной? Не хочется ведь? Даже больно. Уж очень он напоминает наших собственных детей. Выходит — усыновить? Кого мы усыновим, мы не знаем. Где же гарантия, что мальчик поймет нас, приживется у нас?
Директор сделал несколько картинную паузу, а потом добродушно и мудро улыбнулся и закончил:
— Гарантия в вашей любви, Марина Андреевна. И лично я не против уже сейчас отдать мальчика под ваше покровительство. Даже если его настоящие родители окажутся выше нас по развитию: от нас ему не будет вреда, потому что любовь и сочувствие еще никому не вредили.
— Да, любовь, — повторила Марина Андреевна.
Мальчик заворочался, сел в корзине, потер кулачками глаза. Боком в кабинет вошел Сеня:
— Марина, можно?
— Да входи уж, можно…
Сеня тут же перестал быть застенчивым и напористо выпалил:
— Директор, есть идея! Давайте поводим его по залам музея: у нас же тут с миру по нитке, а вдруг он найдет что-нибудь свое?.. Здорово придумал, да?..
— Очень здорово. Особенно если учесть, что как любой ребенок, он увлечется в первую очередь тем, чего никогда не видел и не знает… Но вообще-то попробовать можно.
Мальчик подошел к Марине Андреевне, встал рядом. Она приобняла его за плечи.
Директор и Сеня принялись обсуждать текст первого сообщения о находке. Марина Андреевна, все время чувствуя рядом теплое, хрупкое тельце мальчика, тоже включилась в работу. Трое взрослых спорили из-за каждого слова, а ребенок вертел головой в разные стороны, глядя то на одного, то на другого — и вряд ли догадывался, что спорят из-за него.
