носовой платок. — Делать им нечего, полы мыть! Завтра же опять все загажено будет!..
Скотт уже раз двадцать назвал про себя недовольных пассажиров неблагодарными тварями, которые не стоили того, чтобы о них так заботились, но внешне держался все так же спокойно. Теперь он просто не мог показать, что сердится или испытывает отвращение — это значило бы, что он такой же, как они, что он ничем не лучше этих неспособных сдерживаться, невоспитанных и презираемых им людей. Между тем, работа потихоньку продвигалась, и в салоне действительно становилось чище. Да и качка как будто бы уменьшилась — Роберт внезапно обнаружил, что его больше не мутит, а, присмотревшись к отдыхавшим в салоне женщинам, понял, что и они уже не настолько сильно страдают от морской болезни. Это отразилось и на их настроении, и под конец уборки никто из пассажирок уже не ругался и не проклинал свою тяжелую жизнь — наоборот, некоторые даже присоединились к другим добровольным уборщикам.
— Ну, мы все вылизали! — с довольным видом подошел к Скотту руководивший уборкой пассажир. — Давайте, пока все по комнатам не разбежались, теперь еще и обед накроем. А то ваши официанты наверняка сейчас еле ползают!..
— Да, если вы и в этом поможете, мы все будем вам очень благодарны, — обрадовано кивнул Роберт, сильно подозревавший, что слова 'еле ползают' — это еще очень лестный комплимент для напившихся стюардов.
Во время обеда в салоне, как и раньше, стоял гвалт недовольных, обиженных и, наоборот, слишком веселых пассажиров, но Скотту казалось, что в самой атмосфере этого помещения что-то неуловимо изменилось в лучшую сторону. В нем как будто бы стало чуть меньше злых и несчастных голосов и чуть больше смеха и радостных возгласов. И хотя на следующее утро все повторилось сначала — на полу салона вповалку лежали еле живые женщины и испуганные дети, не желавшие, да и, по большей части, не способные встать — справиться с этой проблемой теперь стало легче. Помощники из числа пассажиров расталкивали сонных, помогали одеться и убрать одеяла ослабевшим, успокаивали плачущих детей и ловили особо шустрых малышей, которые пытались убежать из салона на палубу. И на этот раз к завтраку все было убрано и подготовлено гораздо раньше, чем когда Робе6рт пытался навести в салоне порядок один. А последующая за этим уборка заняла совсем мало времени — за ночь салон не успели замусорить, и там было достаточно чисто, а кроме того, к вчерашним добровольцам присоединились еще несколько человек, не знавших, чем себя занять во время путешествия.
После обеда, несмотря на усилившийся шторм, сыновья главного помощника Скотта умудрились отыскать его в машинном отделении и радостно доложили, что в салоне все убрано и что к своим обязанностям вернулись пятеро трезвых служащих.
— Им стыдно стало, что мы за них работу делаем, а они надираются! Они на нас посмотрели, и им стыдно стало! — с уверенностью заявил один из подростков, проигнорировав вопрос Скотта о том, кто вообще позволил им прийти в служебное помещение корабля.
— А еще мы узнали, что некоторые пассажиры совсем сильно болеют и в каютах лежат и совсем не могут даже поесть сходить, — перебил его второй. — Давайте мы им еду отнесем, и вообще узнаем, может, им доктора позвать нужно, лекарства какие-нибудь дать!..
— Ага, и вообще будем все каюты обходить и спрашивать, все ли там здоровые! — подхватил первый.
Скотт не выдержал и улыбнулся, с удивлением отметив, что неправильная речь и дурные манеры юных путешественников почему-то раздражают его уже не так сильно. Все неприятные эмоции, которые он испытывал, глядя на них раньше, заслонило радостное удивление их готовностью сделать что-то хорошее.
— Да, больным обязательно надо помочь, только пусть с вами ваш отец по каютам ходит или еще кто-нибудь из старших, — сказал он. — А то вы еще больных с пьяными перепутаете.
— Это мы-то?! — захохотали мальчишки в полный голос от такой наивности со стороны вроде бы умного лейтенанта, и Роберт снова не сумел сдержать улыбку.
'И все-таки, — думал он, уводя ребят из машинного отделения, — брать на борт таких людей, как наша команда и пассажиры нельзя. Пусть даже среди них найдутся такие смышленые помощники — нельзя доводить дело до того чтобы в этих помощниках вообще возникла нужда! Нет, это просто необходимо, чтобы моряками были образованные и достойные. И пьющие только в меру и по праздникам. Если бы еще этого можно было добиться на самом деле, а не в мечтах!.. Хотя… можно ведь попытаться… Если когда-нибудь у меня будет свое судно, то на нем все будет не так, как здесь!'
Глава III
Норвегия, Христиания, 1893 г.
— А менее распространенными симптомами этого заболевания являются… — голос профессора звучал как будто издалека, его плавные интонации навевали скуку и медленно, но верно, погружали аудиторию в сон. За окном проплывали белоснежные пушистые облака, так похожие на торосы и айсберги…
— Амундсен! — внезапно рявкнул голос лектора, ставший в несколько раз громче. — О чем мы с вашими будущими коллегами только что говорили?
Молодой студент медицинского факультета встряхнул головой, посмотрел на лежавшую перед ним раскрытую тетрадь, страницы которой были такими же девственно-белыми, и с досадой оглянулся на сидевших за другими столами товарищей. Предмет уже подошедшей к концу лекции был для него вещью, гораздо менее известной, чем все тайны Северного полюса вместе взятые. А кроме того — что всегда приводило в бешенство и преподавателей университета, и госпожу Ханну Амундсен — во много раз менее интересной.
— Так о чем же я сейчас говорил? — продолжал допытываться лектор. Руал сощурился, стараясь разобрать, что написано на грифельной доске, но даже со второго ряда, в котором он сидел, ему удалось разглядеть просто волнистую белую полоску на черном фоне. Он с надеждой скосил глаза на своего ближайшего соседа, но тот лишь с виноватым видом незаметно развел руками: он и рад был подсказать однокашнику, но сделать это на глазах у стоявшего совсем близко профессора не было никакой возможности. Студенты, расположившиеся в верхних рядах полукруглой аудитории, тихо зашушукались, обсуждая, как именно накажут опять прослушавшего все самое важное Руала. Кто-то сдавленно хихикнул.
От десятиминутных разглагольствований профессора о том, как важно будущему врачу быть внимательным и не позволять глупым мечтам отвлекать его от дела, Руала спас неожиданно заглянувший в аудиторию студент с другого курса.
— Извините меня! — воскликнул он с порога. — Студента Амундсена срочно требуют к декану!
Профессор со вздохом пожал плечами: раз требуют — ничего не поделаешь, пусть идет, и Руал, быстро собрав свои вещи, кинулся к выходу. До конца лекции оставалось минут двадцать, других занятий у него в этот день больше не было, и он решил, что после разговора с деканом сразу пойдет в библиотеку: сдать уже прочитанные книги и узнать, не появилось ли там что-нибудь новое из трудов Нансена. И это очень его радовало, хотя вызов к главе медицинского факультета все-таки немного насторожил юношу. О чем декан мог захотеть с ним побеседовать? Уж не пожаловался ли ему кто-нибудь из преподавателей на весьма посредственные успехи Руала в учебе? Да нет, вряд ли, не станет декан тратить свое драгоценное время на выговоры плохим студентам! Тем более, что как бы ни обстояли у Амундсена дела с обучением ненавистной медицине, до третьего курса он все же каким-то чудом дотянул и в своей группе считался не самым последним по успеваемости учеником.
Декан встретил его странно: встал из-за стола, вышел к Руалу навстречу и посмотрел ему в глаза каким-то необычным взглядом, в котором смешались и беспокойство, и досада, и еще множество других, совершенно не понятных молодому человеку чувств. Теперь он уже не сомневался, что вызвали его в этот просторный кабинет не для того, чтобы ругать за плохую учебу, а для чего-то куда более серьезного…
— Руал Энгельберт Амундсен? — уточняющее спросил декан и, когда студент торопливо кивнул, продолжил мягким и словно бы растерянным тоном. — К нам только что прибегала женщина, которая
