трудное было — договориться вождям о том, кто будет главным), у Тиберия под началом находилось десять легионов, состоящих из дисциплинированных солдат, послушных каждому слову военачальника. Два легиона новобранцев палками и руганью командиров тоже были доведены до кондиции, и возможность для них отыграться на германцах представлялась очень заманчивой.
До главного сражения долго не доходило. И германцы не решались напасть, издалека видя, какой порядок царит в римских войсках, и Тиберий, как всегда, осторожничал, заставляя своих людей возводить все новые укрепления и занимать более выгодные позиции.
Игра в прятки с врагом в ожидании подходящего момента продолжалась почти год. Мелкие стычки с подвижными отрядами германцев (охотно оставляющих поле боя, если они получали хоть какой-нибудь отпор), вместо того чтобы вносить в римские ряды панику и нервозность, на что германцы надеялись, странным образом укрепляли римский воинский дух. Тиберию на руку были эти разбойничьи наскоки варваров — они не позволяли солдатам расслабляться и даже самых необстрелянных новичков приучали к вкусу победы. Беспокойства и разброд скорее овладевали самими германцами, не умевшими долго находиться в военных полевых условиях. Их дело было — лихой налет, короткая схватка с опешившим от неожиданности противником, грабеж — следующее за всем этим многодневное беспробудное веселье: сжигание пленников на жертвенных кострах, обмен добычей и поглощение невероятных количеств хмельного германского напитка, приготовляемого путем варки зерна с добавлением хмеля и пахучих трав. Мятежный порыв германцев понемногу таял перед спокойствием и мощью римской военной машины, как кусок льда тает возле пышущего жаром очага.
Весной, когда разлившиеся речки и ручьи уже вошли в свои русла, подсохли болота и долины между лесистыми горами покрылись молодой травкой, произошла решающая битва. В одной из таких долин выстроенные в боевой порядок легионы Тиберия были атакованы германцами, скатившимися в долину, как талая вода, с трех сторон. Удар многочисленного вражеского войска был ужасен, но римляне, не дрогнув, выдержали его. Перед боем Тиберий произнес перед войском речь, в которой сказал, что самое главное — вынести этот первый удар: в нем, как правило, варвары расходуют всю свою храбрость. Так вышло и в этот раз. Выставленные навстречу врагу римские копья не пустили вперед конницу, лучники из вспомогательного войска засыпали топчущихся на земле германских всадников стрелами — и стоило первым рядам нападавших дрогнуть и отступить, спасаясь от дождя смертоносных стрел, как тут же начала отступление и вся остальная масса противника. Римской коннице, которую, как всегда, возглавил сам Тиберий, оставалось только преследовать германцев и рубить их, настигая. Поражение союза племен было столь сокрушительным, что, как показали дальнейшие события, Германия успокоилась на добрый десяток лет.
Подсчитали убитых врагов, пленных и трофеи. На это ушло несколько дней. Теперь главнокомандующий, без сомнения, мог надеяться на большой триумф, ибо армия под его началом совершила действительно великий подвиг, суливший Риму много лет спокойствия и уменьшивший количество его врагов почти на десять тысяч человек. Для собранного на поле боя германского оружия не хватало телег — их приходилось делать еще и еще. А цепи для пленных? Их тоже потребовалось очень много — и для этого было построено несколько дополнительных кузниц, где наскоро переплавлялся всякий железный хлам, и сотни тех же пленных день и ночь ковали — звено за звеном оковы для самих себя. В долине, где произошло сражение, Тиберий поставил памятник в ознаменование великой победы и посвятил его Августу. В Рим была срочно отправлена победная реляция.
Потекли дни в ожидании ответа. Через месяц он пришел — и оказался для Тиберия благоприятным сверх всяких надежд-Ему написал сам Август — и это было едва ли не первым неофициальным письмом, которое император послал своему нелюбимому пасынку.
Письмо было необычайно теплым. В нем Август называл Тиберия милым сыном, косвенно просил прощения за то, что до сих пор не очень много уделял ему внимания и ласки (все из-за большой занятости) и не оценивал как нужно выдающиеся заслуги Тиберия перед Римом. Но теперь, писал Август, такому несправедливому положению пришел конец. Он уже внес в сенат предложение о том, чтобы Тиберию был присужден большой триумф и, сверх того, присвоено право на некие триумфальные украшения: расшитую тогу, по которой все будут узнавать о победах триумфатора, золотой жезл, а также будет построена арка в честь его побед и воздвигнуты статуи во всех общественных местах. Такая награда еще никому не присуждалась. В заключение Август сообщал, что с нетерпением ждет Тиберия в Риме, и не только из-за желания поскорее отпраздновать его триумф, но и потому, что просто соскучился по общению с ним (в котором так долго себе отказывал) и теперь надеется наверстать упущенное.
Тиберий должен был обдумать новую ситуацию — с Августом в роли заботливого и любящего отца. Сомнений не было: письмо написано под диктовку Ливии, и, конечно, матери он обязан внезапно вспыхнувшей любовью императора. Из этого можно было также заключить, что положение Юлии во дворце стало незавидным: ее жалобы на холодность и презрение к ней Тиберия, видимо, потеряли для Августа прежнюю остроту. Здесь тоже, конечно, не обошлось без Ливии. Догадавшись обо всем этом, Тиберий даже испытал к нелюбимой жене нечто вроде сочувствия: вот и до Юлии дошел черед. Каково будет ей, всю жизнь как растение в теплице гревшейся под лучами отцовского обожания, теперь (в ее-то годы) видеть, что Август из-за происков мачехи заменяет ее в своем сердце Тиберием, тем самым Тиберием, который так ее оскорблял.
Но, в общем проблема Юлии была куда меньше другой проблемы — ее старшие дети, Гай и Луций! В особенности Гай, готовящийся справить свое совершеннолетие и вслед за этим наверняка рассчитывающий получить какую-нибудь важную должность в обход всех правил и сроков. И Луций, что всего на год младше Гая, — они оба ненавидели Тиберия, и вовсе не потому, что он плохо обращался с их матерью. Он был их потенциальным соперником в споре за наследование императорского трона! И соперником очень опасным. На их стороне была любовь Августа, их обоих усыновившего. Но на стороне Тиберия было множество заслуг перед отечеством, огромный государственный и военный опыт и, самое главное, поддержка Ливии! Что перевесит? Что окажется важнее в глазах сената и народа, когда Август умрет (а ведь этого, наверное, недолго ждать)?
Значит, понял Тиберий, матушка сумела заставить Августа пренебречь мнением Гая и Луция и тем самым ущемила их гордость и юношеское тщеславие. Но неужели она не понимала, что это еще больше усилит их ненависть? Вывод один: Ливия нарочно стремится сделать вражду Гая и Луция к Тиберию еще более сильной. Но зачем ей это нужно?
Приветливое письмо императора не принесло Тиберию радости. Напротив — оно погрузило его в глубокую печальную задумчивость. Ему вдруг стала отвратительной мысль о том, что надо возвращаться в Рим, в этот проклятый город, где вечно будешь ощущать опасность и страх гораздо большие, чем на войне. Яд в кубке с вином убивает гораздо вернее, чем копье германца. Но германец, побежденный тобой, все же испытывает к тебе какое-то варварское уважение, его можно взять в свою личную стражу и быть уверенным, что он умрет, защищая тебя. А в Риме от кого Тиберию ждать уважения и верности? А если не уважения и верности, то хотя бы простого доброго отношения к себе?
Он не нуждался в друзьях и родственниках, его не радовали предстоящие почести. Ему не хотелось ехать в Рим, но также не хотелось и оставаться здесь. Тиберию хотелось одного — покоя. Ему до смерти надоели и лишения войны, и неприятности государственной службы.
Он решил, что по возвращении в столицу станет просить Августа о своей отставке.
— Отечеству нужно, милый Тиберий, чтобы мы наконец помирились, — сказал Август в своей обычной полушутливой манере. — Бабам на рынках и то есть о чем болтать. Так что давай-ка не куксись.
Тиберий натянуто улыбнулся, чтобы как-то ответить на слова императора. Действительно, пришла пора помириться. Августу лучше знать — с кем ему быть в ссоре, а с кем Не быть.
Разговор происходил, как всегда, за ужином. На этот раз в триклинии дворца Августа собралось много гостей — кроме близких еще нынешний консул (получивший консульство совместно с Августом) молодой Квинт Гатерий, закадычный друг Азиния Галла, мужа Випсании, а также несколько сенаторов с женами. Поэтому слова Августа, обращенные к Тиберию, носили более политический, нежели родственный характер.
— Я предлагаю выпить за здоровье нашего триумфатора! — провозгласил Август, поднимаясь на
