пропитан тошнотворной сладостью благовоний, которыми Юлия себя умащивала. «Ведь она знает, как мне не нравится этот запах, — подумал Тиберий, — я тысячу раз просил ее при мне не вонять. Мерзкая дура! Словно целый горшок на себя вымазала. Хочешь возбудить во мне желание? Сейчас ты получишь возбужденного мужа!»
В спальне вся мебель стояла по-новому. Слугам пришлось много потрудиться, чтобы превратить строгое помещение для отдыха в уютный уголок для любовных утех. Коврики, занавесочки, несколько незнакомых светильников (сама привезла) наполняют спальню волнующим полусветом, над кроватью, почему-то ставшей вдвое шире, чем была, навешен полог из тончайшей ткани. Тиберий вошел без стука, чем изрядно напугал двух Юлиных рабынь, готовящих ее к встрече с мужем. Она тоже вздрогнула. Рабыни, пискнув, бросились прочь.
Юлия сидела перед невесть откуда взявшимся здесь туалетным столиком с небольшим зеркалом и пропастью всяких баночек и кувшинчиков с мазями и духами. Столик этот Тиберию был знаком. Тиберий очень хорошо умел помнить вещи и сразу узнал: этот ненавистный столик был в числе его свадебных подарков, затем стоял в их с Юлией общей спальне, и в его овальном зеркальце в свое время отражалось немало разных сцен. Опять намек. Разрази Марс все эти намеки, от которых голова кругом идет!
Тиберий сказал себе, что сдохнет на месте, но не начнет разговор первым. Он стоял возле двери и пристально смотрел на жену, зная, что взгляд его тяжел и неприятен. Юлия всегда сердилась, когда он на нее так смотрел.
Она сидела на невысоком стульчике почти нагая, едва прикрытая покрывалом из той же прозрачной материи, какая висела над постелью. Когда Тиберий вошел, она как бы в испуге прикрыла грудь, но на самом деле не прикрыла, а скорее подперла свои груди снизу, и теперь они двумя розовыми мячами трепетали перед взором мужа. О, Тиберию все это было тоже знакомо! Юлия всегда возбуждалась в одну секунду, а тут, ожидая мужа, слегка хмельная после выпитого за ужином, совсем распалилась — он видел, что соски ее грудей набухли и стали совсем красными. «Поразительно, — подумал Тиберий, — ведь уже немолода, а все как девушка, ожидающая своего первого мужчину». Да, если уж кто и создан для плотской любви, так это Юлия. Как ни отвратительно ее видеть, но все же нельзя не признать: она представляет собой тот самый тип женщин, по которым сохнет большинство, хотя и не все в этом признаются. Обилие тела, страсть, всегдашняя покорность мужчине — вот вожделенное сочетание любовных субстанций. Но на Тиберия такое сочетание больше не действует.
Он молчал, и надо было что-то делать. Пробормотав нечто вроде «Ах, я не одета», Юлия сорвалась с места и бросилась под защиту прозрачного надкроватного полога. При этом, разумеется, с нее по дороге слетело то немногое, что было. Упав на постель, она задернула за собой полог (обычное женское движение), но одеялом укрываться не стала (обычное поведение Юлии в спальне), раскинувшись на подушках и позволяя мужу рассмотреть ее всю.
И действительно, там было много работы для заинтересованного мужского взгляда. Красивое до сих нор, хотя и чуть простоватое лицо: томные глаза полузакрыты, пухлая нижняя губка прикушена от желания встретиться с губами любовника. Белую шею пересекает складочка, в которую аккуратно улеглась золотая цепочка с гладким черным камушком, вызывающим похоть (если колдуны не врут). Полные руки с ямочками, закинутыми за голову. Родимые пятнышки возле правого локтя и левой подмышки (Август тоже был весь в родинках). Разумеется, снова груди — куда же от них денешься? Слегка разъехавшиеся в стороны, они выглядят еще более призывно. Мягкий трепетный живот, вздрагивающий от ударов женского сердца. Круглые широкие бедра, шелковистые даже на взгляд. То ли неплотно сжатые, но ли нарочно едва расставленные полные и гладкие ноги. Неизбежно темнеющий между ними чубчик.
Несмотря на то что небольшое возбуждение он все же почувствовал, Тиберий продолжал смотреть на Юлию с отвращением. Она не перестала казаться ему омерзительной, и он знал, что его слабое возбуждение пройдет совсем, как только он услышит ее голос. Он стоял и молчал, видя перед собой всего лишь груду стареющей пахучей плоти.
Вторую часть их поединка Юлия тоже проиграла. Молчание Тиберия было для нее еще невыносимей, чем если бы он вопил, потрясал громадными кулаками. И она заговорила первой.
Впрочем, если она и проиграла, то обнаружив большое искусство в ведении подобных поединков. Ее речь, обращенная к Тиберию, не содержала вопросов или упреков. Она была скорее разведкой, любовным бредом, не требующим никакой реакции, кроме ответного порыва и мощного полового акта.
— Иди же ко мне, милый, — лепетала Юлия, — Я тебя ждала-ждала-ждала… Иди ко мне. Потиму ти тякой глюсный-глюсный? Иди ко мне скорее. Я немнозько пья-аная… Иди ко мне, иди скорее. Ты сегодня так на меня смотрел… Я потом вся была мокренькая-мокренькая… Иди, иди скорее… ну ко мне же иди…
Тут она заметила, что Тиберий все молчит и не делает никаких движений, — и проиграла.
— Что случилось? — вскочила Юлия на постели, забыв про сюсюканье. На этот раз она закрылась, и основательно, краем плотного одеяла, потому что пришлось сесть, а сидячая поза ей, голой, невыгодна. — Ты скажешь мне хоть слово сегодня? Я твоя законная жена! И я требую к себе уважения!
Тиберий знал, что стоит ему улыбнуться или просто без неприязни посмотреть на Юлию — и она мгновенно снова растает и примется сюсюкать. Он медленно проговорил:
— Я не могу быть мужем шлюхи. Тебя сюда никто не звал. Уходи.
Даже напряженно слушавшая его Юлия не сразу поняла смысл его слов. Она растерянно поморгала — а потом ударилась в громкий истерический вопль:
— Как ты смеешь! Мерзавец! Забыл, кто мой отец? Я все расскажу Августу! Он казнит тебя — вот увидишь! Грязный плебей!
Немного покричав, Юлия выдохлась и зарыдала. Рыдала она вполне искренне, закрыв лицо ладонями — и в этом жесте было столько обиды и горя, что хоть начинай ее жалеть. Одеяло сползло, обнажив все складки и трясущиеся выпуклости Юлии. Подождав, пока рыдания станут немного потише, Тиберий медленно сказал — тягучим голосом без всякого выражения:
— Если ты не уберешься сама, я прикажу выбросить тебя вон.
— Скотина! Грязный педераст! — снова вскинулась Юлия.
Она еще много чего выкрикивала, но Тиберий с удовлетворением видел, что эти вопли не мешают ей начинать потихоньку собираться. «А вот интересно, — подумал он, — если сейчас попросить у нее прощения и попытаться ее успокоить — через какое время она снова начнет лепетать и запылает желанием?» Но даже ему такая мысль показалась чрезмерно жестокой. Он молча повернулся и вышел.
Кивнув обеим рабыням, испуганно таращившим на него глаза, Тиберий отправился куда-нибудь подальше от спальни. Рабыни проскользнули внутрь — утешать и одевать плачущую госпожу. Он непроизвольно замедлил шаг, ожидая, что и невольниц своих Юлия встретит визгом, но из спальни не доносилось ни звука. Облегченно вздохнув, Тиберий понял, куда ему хочется — на кухню, где всегда наготове амфора с терпким греческим вином двухлетней выдержки. Как раз то, что ему сейчас нужно.
Еще долго он сидел, попивая вино из глиняной кружки — первого попавшегося под руку сосуда. Ему было слышно, как Юлия собиралась уезжать — отдавала хозяйским голосом приказы рабыням, чтобы складывали побыстрее ее вещи, слугам Тиберия — чтобы побыстрее запрягали лошадей в ее повозку. Звуки эти радовали его слух.
Потом, когда все угомонились и повозка жены под цокот копыт удалилась прочь, в кухню к Тиберию зашел слуга, не Калиб, а другой.
— Уехали, господин.
В кухне горел единственный фитилек светильника. Тиберий в полутьме показался слуге как никогда страшным. Впечатление усиливалось оттого, что хозяин отбрасывал на стену огромную уродливую тень. Она чуть шевелилась, хотя Тиберий сидел неподвижно.
Лето выдалось жаркое. В это время года респектабельная часть города обычно пустела — у каждого порядочного богатого римлянина имелось какое-нибудь поместье в деревне, на морском побережье, возле озера или на худой конец канала, а то и на покрытом зеленью острове, подальше от цензоров и законов, осуждающих роскошь и разврат. Жару, конечно, было значительно легче и приятнее переносить вблизи воды на природе. Все разъезжались до того времени, когда спадет изнуряющий зной.
Но у обитателей бедных кварталов Рима, конечно, поместий не было. Пожалуй, население районов
