Кинкейда или Сент-Джона. А кинкейдские парни увлекаются гоночными машинами, охотятся, следят за спортивными матчами, стремятся в Юту и довольно-таки крепко пьют, хотя родители этого вроде как и не видят.
— Вы многое знаете о ее школе. И ее городе.
— Да, это меня завораживает, — признался он со смехом. — Серьезно. Я рабски привязан к прошлому Джейми.
— А встречаясь с другими девушками, до Джейми, вы этого не испытывали?
— Никогда.
— Что ж, это мотив для женитьбы. Не хуже любого другого.
— О! — шутливо откликнулся он. — Есть еще несколько мотивов.
— Могу себе представить.
— Я горжусь ею. Все время. Знаете, как она повела себя четыре года назад, когда ее сестра Джесси, та самая отчаянная старшая сестра, была в последней стадии болезни Лу Герига? Собрала вещи, села в самолет на Хьюстон и до конца ухаживала за Джесси. Пять жутких, горьких месяцев круглые сутки проводила у ее постели, в то время как я оставался здесь, в Нью-Йорке. Эта болезнь чудовищна. Обычно настигает тех, кому за пятьдесят. Но Джесси было всего тридцать, когда вдруг появилась слабость в конечностях, и через некоторое время ей поставили этот диагноз. С ходом времени отмирают все нервные клетки, обеспечивающие движение, но мозг продолжает функционировать и больной ясно осознает, что стал живым трупом. Под конец Джесси могла шевелить только веками. Так и разговаривала с Джейми — моргая. Пять месяцев Джейми была рядом с ней. Спала в ее комнате на кушетке. Мать впала в депрессию уже на ранней стадии и ничем не могла помочь, а отец был верен себе: полностью отмежевался от дочки, чья смертельная болезнь причиняла ему неудобства. Не проявлял никакой заботы, вообще не входил в комнату — ни слова отцовского утешения, не говоря уж о ласковом прикосновении и поцелуе. Нет, он по- прежнему делал деньги, как будто других проблем в семье не было. А его младшая, двадцатишестилетняя, дочь все это время, как могла, облегчала своей тридцатичетырехлетней сестре неминуемо близившийся уход из жизни. Но вечером накануне кончины Джессики они с Джейми сидели на кухне, где им накрыли ужин, и он вдруг сломался и зарыдал как ребенок. Прижался к Джейми, ища у нее защиты, и знаете, что сказал? «Лучше бы на ее месте был я». А знаете, что сказала Джейми? «Да, лучше бы это был ты». Вот
Войдя с пакетами в руках, Джейми выпалила с порога:
— Услышала от кого-то на улице: в Огайо дело скверно.
— Я только что говорил с Ником, — откликнулся Билли. — Победа Керри в Огайо уже обеспечена.
— Не знаю, как я стану жить, если к власти опять придет Буш, — заговорила, обернувшись ко мне, Джейми. — Это будет конец политической жизни. Ведь они ненавидят либерализм. Ужасно. Не думаю, что смогу выдержать.
Она торопливо выплескивала слова. Билли взял у нее пакеты и вышел в кухню разобраться с покупками.
— Механизм власти, доставшийся нам в наследство, гибок, — вставил я. — И это просто удивительно, как много трудностей мы можем выдержать.
Я попытался смягчить ситуацию, но только разжег ее гнев. Приняв мои слова за возражение, она едва не выкрикнула:
— А вам уже случалось проходить
— Бывало. Но за этими я не следил.
— Не следили?
— В прошлый раз я сказал вам, что не слежу за политикой.
— И вам безразлично, кто победит. — Она враждебно посмотрела на меня, осуждая сознательно выбранное отчуждение.
— Я этого не говорил.
— Кошмарная злобная свора, — проговорила она, эхом повторяя слова мужа. — Я знаю их. Выросла в их окружении. Если они победят, это будет не только позор, а, может быть, и трагедия. В этой стране поворот вправо означает сдвиг от политики к так называемой нравственности — их нравственности. Страх перед сексом и Богом. Ксенофобия. Засилье полной нетерпимости…
Угрозы окружающего мира волновали ее настолько, что она не могла остановиться или хотя бы вспомнить о вежливости, и я слушал, не делая больше глупых попыток выступить в рыцарский поход за Святым Граалем ее внимания. Изящная фигурка с хорошо развитой грудью и черная завеса волос нравились мне не меньше, чем в первый вечер, когда я пришел посмотреть на квартиру. Она ходила в магазин в бордовом замшевом облегающем блейзере и, едва Билли забрал у нее покупки, сразу же скинула и его, и коричневые сапоги на низком каблуке. Под блейзером был черный в рубчик — и тоже обтягивающий — кашемировый джемпер с высоким воротом, обтягивающими были и темные джинсы, которые чуть расширялись книзу, возможно для лучшего сочетания с сапогами. Переобувшись, она ходила теперь в плоских туфельках, очень напоминавших балетные. Тщательная продуманность ее наряда не оставляла сомнений, и все-таки не было ощущения, что, одеваясь так, она простодушно стремилась к определенной цели или, наоборот, демонстрировала сомнения в своей способности очаровать мужчину. Хотелось ли ей, чтобы и я подпал под это очарование? А если нет, то зачем же она оделась так соблазнительно, только чтобы пойти в магазин, а потом слушать результаты голосования? Хотя, возможно, всякий новый гость автоматически вызывает в ней желание подумать о своей внешности. Как бы там ни было, обольстительный наряд отлично сочетался с ее голосом, быстрым потоком речи, теплой и музыкальной, даже в минуты огорчений, и, безусловно, техасской, точнее, свойственной жителям ее родных мест в Техасе, изобилующей свободными гласными, мягкими — особенно мягко звучало у нее «я» — и чуть замедленными при соединении слов, как бы перетекающими друг в друга. Тут не было режущей слух гнусавости — акцента техасского Дикого Запада, свойственного Джорджу У. Бушу, а присутствовал рафинированный техасский выговор, выговор южан, усвоенный его отцом-янки. А он звучит благородно, в особенности в устах Джейми Логан. И связан, возможно, с принадлежностью к сливкам общества Ривер-Оукс или школы Кинкейд.
Я, как и Билли, радовался ее возвращению. И, в общем, было неважно, задуман ее костюм для меня или нет. Его изысканность порождала волнующую ауру и заставляла меня держать взятый уровень. Если ты околдован, пищей для чувств может быть что угодно. Она одурманивала мне зрение, и я поглощал ее глазами, как шпагоглотатель — шпагу.
— Тебя не раздавят, — Билли как будто обращался к ребенку, которому больно. — Ты будешь танцевать на улицах.
— Нет, — сказала она. — Нет, страна слишком невежественна. Я знаю, потому что близка к ее истокам. Буш взывает к невежественной сердцевине. Эта страна безнадежно отсталая, народ очень легко одурачить, а он виртуозно владеет приемами рыночного шарлатана.
Она уже несколько месяцев яростно проговаривала все это и теперь, скорее всего, почти обессилела, а я подумал, что, может, она из тех, кто всегда как натянутая струна, и если выборы для нее важнее всего на свете, то я вовсе не понимаю, кто она без «испытания с большой буквы», способна ли принимать жизнь без этой болезненной напряженности.
Взяв тарелки, приборы и принесенные Билли льняные салфетки, мы расселись возле кофейного столика и, прихватывая то одно, то другое из закусок, начали методично опустошать принесенные мной две бутылки вина, глядя, как на экране появлялись — штат за штатом — итоги голосования. В начале одиннадцатого звонки Ника из штаба демократической партии стали звучать не так бодро, без четверти одиннадцать были уже и вовсе мрачными.
— Предварительные оценки оказались неточными, — сообщил Билли, вешая трубку. — Похоже, что в Огайо дело плохо. В Айове и Нью-Мексико тоже не победить. Флорида потеряна.
Почти все это мы уже видели на экране, но Джейми не доверяла телевидению, и новости, сообщенные Ником, заставили ее выкрикнуть слегка охрипшим голосом:
— Так, значит, после этой ночи все пойдет еще хуже! В голове не укладывается!
А я подумал: рано или поздно она капитулирует, но потребуется немало усилий, чтобы изгнать все иллюзии. А пока она будет метаться от боли или прятаться от всего, как раненый зверь. Прятаться в моем
