изучали, пытаясь по ее срезам и изгибам определить нюансы Виталькиного психологического содержания. Я сидел в этой камере по особому, «перевернутому» графику: мой рабочий день начинался в 23 часа и продолжался до 13 часов следующего дня. И так в течение десяти суток. Оказалось это не так просто: ложиться спать в час дня и изображать глубокий сон до одиннадцати вечера, да еще при условии, что твоя голова вся опутана датчикам, их-то не обманешь. Кстати, что ни датчик, то один-два волоска с моей головы долой! Куча датчиков, да несколько раз в день, да умножить на 10 дней — никакой шевелюры не хватит! Для заполнения своего свободного времени я взял ручку, простой карандаш и пачку бумаги — решил попробовать себя на литературном и художественном поприще. Через пару дней, после того как освоился в новой обстановке, я поставил перед собой зеркало, и творческий процесс пошел! Несколько дней спустя к моему величайшему изумлению и гордости на листе бумаги была изображена моя бородатая (бриться не разрешали), улыбающаяся физиономия, внизу на всякий случай подписался, чтобы ни с кем меня не перепутали. И кстати, когда я впоследствии показывал много раз друзьям и знакомым это произведение искусства, предварительно прикрыв подпись, то их слова: «А когда у тебя была борода?» — звучали для меня как признание моего нераскрытого и невостребованного таланта художника-портретиста. Это мое первое и последнее творение. Далее я попытался раскрыть себя еще и на писательском поприще. Начитавшись смолоду любовных и сентиментальных романов Тургенева, Стендаля, Мопассана, я решил свое творение изложить в форме романтического письма к таинственной женщине-незнакомке, собирательный образ которой я представил на основе реальных и многочисленных по тем временам моих знакомых представительниц прекрасного пола. Сказано — сделано. Пять дней упорного труда, помноженные на пылкое воображение и некоторый житейский опыт в этой области, а также полнейшая изоляция от внешнего мира дали свои результаты. Письмо к незнакомке было готово. Я так увлекся этим письмом, что даже и не заметил, как открылась дверь камеры и мне сказали: «Выходи!» Жалко, что не сохранились фотографии моей бородатой физиономии. Мой выход из сурдокамеры фиксировал Володя Терешков, брат Валентины. Это были его первые шаги на этом поприще. К сожалению, шаги оказались неудачными и я остался без знаменательного фото. А борода у меня была шикарная! На одном квадратном сантиметре как- то сосуществовали иссиня-черный волос, рядом — ярко-рыжий, почему-то желтый, здесь же седой по соседству с белым и еще какой-то серо-буро-малиновый. Полная палитра красок! Правда, если честно, то не буду утверждать, что с бородой я продолжал оставаться все тем же красавцем, каким я себя считал в те годы. Вот есть у меня фотография Германа Титова с бородой, которую он отрастил от нечего делать в госпитале, когда лежал с порванными связками. Вылитый Хемингуэй! Красивое, благородное лицо, аккуратненькая белая-белая бородка, по краям плавно переходящая в не менее благородные височки. Что ж, красивеньким все к лицу!
При разборе результатов моей «отсидки» врачи хотели забрать мои записи и рисунки. Я не отдал, пусть изучают мой официальный отчет, который я также храню все эти годы.
Может быть, для сегодняшнего врача-психолога интересны отдельные моменты и нюансы длительного пребывания человека в изолированном пространстве. Для них привожу практически полное содержание моего отчета, с оборотами и стилистикой, характерными для середины прошлого столетия (!).
«Задача, которая была передо мной поставлена, определена программой исследования. Это: определение нервно-психической устойчивости при длительном пребывании в изолированной камере в одиночестве с применением психологических исследований комплексного характера.
За два дня до начала опыта со мной соответствующими товарищами были проведены практические занятия с целью ознакомления с сурдокамерой и программой моей работы. График моей работы — „перевернутый“. И 13 марта в 13 часов опыт начался.
Проанализировав ту задачу, которая передо мной стояла, я определил себе личные, так сказать, задачи: полностью отключиться от всего того, что осталось за дверьми камеры, совсем забыть о том, что за мной ведется наблюдение, ибо это очень сковывает движения и очень тяготит;
найти себе такую работу, чтобы она мне была не в тягость, чтобы я ее делал с увлечением и чтобы она меня полностью захватила;
вести строгий внутренний самоконтроль, ибо я понимал, если все пустить на самотек, расслабить нервы — хороших результатов не жди.
Как я выполнял эти задачи? Должен доложить, что мне удалось так настроить себя, свою психику, что я действительно с первого же дня чуть ли не полностью отключился от внешнего мира. Для меня было все равно, что сейчас за дверью — день или ночь, холодно или жарко! С первого же часа я заставил себя не обращать внимания на все объективы, которые смотрели на меня со всех сторон, и постепенно привык к тому, что я — совершенно один. Старался даже как можно меньше говорить, что тоже вроде бы на первых порах удавалось. В общем, ночью старался не очень тревожить бригаду. Часто я ловил себя на том, что подчас совершаю действия, которые в обыденной жизни делаются не на глазах у всего народа; я мог подойти к зеркалу и долго исследовать свою лысину — операция, которую я обычно делаю совершенно секретно. Хотел вообще перещеголять самого себя — не включать белую лампочку, когда это надо, но вовремя все же удержался. (Хочу сделать маленькую вставочку в текст 60-х годов прошлого столетия. Речь идет о следующем: когда тебе надо в туалет, то ты обращаешься к дежурной сестре, она тебе гасит большой свет и включает маленькую, интимную лампочку.)
Забыв окружающий мир, я, конечно, не мог забыть людей, которые там остались, ибо, если нет людей, то нет и проблем, а если нет проблем, то выполнение второй моей задачи было бы невозможно.
Условия опыта не определяют область человеческой деятельности, которой должен заниматься человек в камере. Каждый выбирает себе работу по душе, я же выбрал себе работу для души.
Она, эта моя работа, не имеет никакого отношения к освоению космоса (собственно, этого от меня и не требовалось), но я достиг своего — увлекся этой работой на все 100 процентов. Верите ли, но мне часто просто не хватало времени выполнить то, что я наметил на день, а один раз так увлекся, что пропустил „час танцев“ (сегодняшний комментарий: „час танцев“ — обязательная зарядка под музыку). Какая это работа? Это решение одной из многих „холостяцких“ проблем, о которых не стоит даже говорить, и, кроме того, увлекся рисованием. Ни то ни другое особого значения, с точки зрения опыта, может быть, и не имеет, но все это помогло мне выполнить то, что от меня требовалось, — занять свой день в камере. Не спорю, что это, может быть, с точки зрения медицины, и не самое интересное и важное занятие, можно было бы найти работу значительно интереснее, но для этого нужны какие-то подсобные материалы, то есть то, что запрещается программой.
И последнее — старался так строить свой день, чтобы все время находиться в „рабочем“ напряжении, не давать себе ни в чем послабления, добросовестно выполнять все то, что от меня требовалось.
Как все это было связано с распорядком дня?
Мое пребывание в камере началось с отбоя, то есть для меня с 14.00 была уже ночь. Трудно, сами понимаете, лечь в 14.00 и проспать до 23.00 беспробудно. Изо всех сил старался это делать, но необычная обстановка, куча датчиков, ответственность за них, необычное время — все это повлияло на меня так, что я проспал только до 17–18 часов, остальное время лежал не шевелясь, боясь потревожить датчики, которые, говорят, вставлены в кресло.
Сразу же скажу, как переносил все последующие ночи. Должен отметить, что не обладаю качествами человека, о котором говорят: лег и сразу уснул как убитый. Пока я не обмозгую события прошедшего дня, пока я не повернусь два-три раза вокруг собственной оси, я не усну. То же самое было и здесь. Перестроиться на новый режим сна было довольно-таки трудно, сон обычно проходил так: спал до 17–18 часов (вроде бы как послеобеденный отдых), далее лежал тихо и держал датчики, и часам к 22–23 начинал засыпать (как это обычно бывает), но здесь как раз — подъем! И только в последние дни удавалось заставить себя (2 часа обычно старался не спать, а просто лежать) спать положенное количество часов. Опережаю вопрос Лебедева (врач-психолог) — сны были, но я их не запоминаю.
Самое интересное в том, что даже в первые дни я все равно вставал ровно в 23.00 бодро, с хорошим настроением, со стремлением работать. Этот боевой дух сохранялся весь день, днем мне не хотелось спать и не было усталости. Таков сон.
Работа с таблицей (в 2004 году я уж и не помню, что это за таблицы). Я думаю, говорить об этом много не надо. Обычно, когда доходил до 12–13, начинал замедлять темп, все ждал, когда же будет вводная. Не знаю, правильно ли я на нее среагировал 19 марта в 1.30, но я перестал читать цифры, весь отдался Светиному голосу и успел даже кое-что записать, а после этого стал считать дальше. Наверное, не
