Послание к Римлянам

приговора полностью исключается. Станут известными все факты, даже те, которые в настоящее время не играют никакой роли в нашей жизни.

Во–вторых, Божий суд будет совершаться чрез Иисуса Христа. Христос сказал, что Отец весь суд отдал Ему (Ин. 5:22, 27), и Он постоянно свидетельствует о Себе как о центральной фигуре в День суда (напр.: Мф. 7:21 и дал.; 25:31 и дал.). Павел, находясь в Афинах, сказал, что Бог назначил День суда и Судью (Деян. 17:31); об этом же Петр говорил Корнилию (Деян. 10:42). Какое великое утешение знать, что Судией нашим будет не кто иной, как наш Спаситель!

В–третьих, Божий суд — это часть благовестил. Павел сказал: по благовествованию моему… через Иисуса Христа (16). Можно сказать, что Благая весть ярче сияет на мрачном фоне надвигающегося Божественного правосудия. Мы обесцениваем Евангелие, когда представляем его лишь как средство избавления от несчастий, страха, вины и других отрицательных эмоций, вместо того чтобы видеть в нем спасение от грядущего Божьего гнева (1 Фес. 1:10).

4. Заключение: Божий суд и Божий закон

Глубокое и всестороннее знание Божьего закона, о чем говорит Павел в стихах 12–15, является необходимым условием понимания смысла Божественного правосудия, а также христианской миссии.

Во–первых, закон — это основа Божественного правосудия. Павел делает выпад, заявляя, что у Бога нет любимчиков, что иудеи и язычники будут судимы на одинаковых условиях, что и те, и другие имеют знание о Его законе, поэтому никто не имеет права заявлять о своем неведении. Не столь существенно, каким образом мы познали закон — через особенное или через общее откровение, по благодати или через видимые природные явления, извне или изнутри, через Писание или через свое сердце. Главное, что все человеческие существа имеют некоторое знание о Боге (2:20) и о благочестии (1:32; 2:15), но подавляют истину, чтобы предаваться нечестию (1:18; 2:8). Таким образом, все мы заслуживаем Праведного Божьего суда.

Стихи 12—16 не оставляют нам надежды на спасение через соблюдение нравственных норм. Естественный закон так же бессилен в деле спасения, как и религия, потому что мы подавляем все, что нам известно о Боге, все, явленное от сотворения мира (1:19 и дал.), и добродетельный голос своей совести (1:32; 2:15). Кроме того, здесь доказано, что все люди виновны и не имеют прощения у Бога (3:9, 19), и, в частности, никто не может получить оправдание через соблюдение закона (3:20).

Во–вторых, закон — это фундамент христианской миссии, как евангелизма, так и христианской общественной деятельности. Остановимся на евангелизме. Дитрих Бонхёффер был совершенно прав, когда писал: «Я не считаю, что это по–христиански — приступать к Новому Завету слишком скоро и слишком прямо»[158]. Он имеет в виду, что, пока закон не начнет совершать в нас свою работу, обличая и осуждая наши грехи, мы не готовы к слушанию Благой вести о суде. Правда, часто говорят о том, что нам следует больше обращать внимания на моральные нужды людей, а не будить отсутствующее у них чувство вины. Это совершенно неверная мысль. Люди — нравственные существа от творения[159]. То есть, мы не только имеем внутреннюю потребность поступать согласно нашим представлениям о благочестии, но в нас также говорит чувство вины и раскаяния, когда мы поступаем, по нашим понятиям, дурно. Это очень важное свойство человеческой натуры. Разумеется, существует и такая вещь, как ложное чувство вины, однако ощущение вины, возникающее в результате дурного поступка, всегда истинно. Такое чувство упрекает нас в предательстве нашей человеческой сущности и побуждает искать прощения во Христе. Значит, совесть — наш союзник. Всегда во время евангелизации я подбадриваю себя мыслью: «Совесть моего собеседника — на моей стороне».

Другой закономерный вывод, вытекающий из учения Павла, изложенного в стихах 12—16, — это возможность добиться справедливости в человеческом обществе, хотя эта тема и не является непосредственным объектом внимания в данном контексте. Павел говорит, что Бог запечатлел в человеческой природе (даже если и не очень явно) тот же самый нравственный закон, который Он открыл в Священном Писании. И поскольку Он фактически написал Свой закон дважды — изнутри и снаружи — то, следовательно, благовестие уже нельзя рассматривать как некую чуждую систему, произвольно навязываемую людям, и потому объявлять их нежелание подчиняться ей вполне естественным. Напротив, существует теснейшая взаимосвязь между законом Писания и законом, запечатленным в человеческой природе. Божий закон полностью соответствует нашей сущности. Мы — истинно человеческие существа лишь тогда, когда подчиняемся закону. Не подчиняясь закону, мы не только восстаем против Бога, но входим в противоречие со своим подлинным «я».

Каждое человеческое сообщество, имеющее способность к различению добра и зла, располагает определенным рядом ценностей. Но надо заметить, что совесть не всегда непогрешима, а на нравственные нормы оказывает значительное влияние культура. Тем не менее, субстрат добра и зла остается неизменным, любовь всегда стоит выше эгоизма. Это проявляется в социальной и политической жизни, когда законодатели и наставники признают и положительное воздействие Божьего закона на общество, и то, что людям он в той или иной степени известен. Речь идет не о попытках христиан навязать свои нормы противящемуся обществу, а о попытках помочь этому обществу понять, что Божий закон дан нам «для нашего блага на все времена» (Втор. 6:24, ПАБ)[160], потому что закон этот дан для людей и для общества. Если демократия выражается в наличии правительства согласия и согласие опирается на консенсус, а консенсус рождается из полемики, которую ведут защитники этических норм, то последние расчищают путь для Божьего закона.

2:17–3:8 6. Самонадеянность иудеев

Павел продолжает свое обличение всего человеческого рода — от критиков–моралистов, в целом (2:1– 16) (как иудеев, так и язычников), до иудейской нации, в частности, с присущей ей самонадеянностью (2:17–29). В первой части главы его собеседником был человек вообще («О, человек» 1, 3, ПНВ); во второй части — это иудей (Вот, ты называешься Иудеем… 17).

Павел предвидит все нападки иудеев на свое Послание и отражает их. Скорее всего, возражения иудеев звучали так: «Павел, ведь ты не можешь относиться к нам так, как будто нет никакой разницы между нами и чужаками–язычниками. Разве ты забыл, что нам дан закон (по откровению от Бога) и обрезание (знак завета с Богом)? Неужели ты игнорируешь то, что эти три особенно важные для нас вещи (завет, обрезание и закон) являются свидетельством величайшей привилегии, дарованной нам Богом, Который избрал нас быть Его народом? Ты утверждаешь, что мы, иудеи, особо избранные Богом, ничуть не лучше язычников? Как ты смеешь так оскорблять эти замечательные благословения, отличающие нас от язычников и защищающие нас от Божьего суда?»

Отвечая на эти вопросы, Павел пишет о законе в стихах 17–24, а об обрезании — в стихах 25–29 и настаивает, что ни то, ни другое не гарантирует освобождения иудеев от Божьего суда. От его слов, «как от шипов, лопается надутая, как воздушный шар, иудейская гордыня и самоуверенность»[161].

1. Закон (2:17–24)

Чтобы охарактеризовать различные стороны иудейской гордыни и самоуверенности, Павел делает