Он промолчал, а когда поравнялся с ней, сказал тихо:
— Стоит, стоит, бедняжечка, как рекрут на часах.
— Проваливай, — ответила она, взмахнула флажком вверх и в сторону перед выскочившим из-за поворота вездеходом и взяла под козырек. — Там дальше указку увидишь, где тебе сворачивать.
Он вовремя отскочил от машины на обочину и крикнул регулировщице на прощание:
— Ловко у тебя получается. Обратно пойду — поучусь.
На столбе стрелка с красным крестом указывала вправо. Повстречался верховой. Он спешился, подергал коня за уздечку.
— Цурюк! — крикнул он коню, выходя из себя.
— Пленная? — спросил его солдат. Тот утвердительно мотнул головой.
— Свернуть мне раньше надо было, проехал. Не понимает по-нашему. Цурюк! — снова закричал он.
Солдат поднял левой рукой хворостинку с дороги, стегнул коня и крепко изругался. Конь дернул мордой, попятился и начал медленно заворачивать.
У дороги стоял дом. Солдат вошел.
Двое мальчишек на полу кидали кости. Женщина подала ему воды, спросила про дела на фронте. Он присел, сдвинув поудобней винтовку. Она заметила, что он глядит на мальчишек, объяснила ему:
— В жохи играют. Это у нас старинная игра на пасху. А пасха была в последнее воскресенье или будет в нынешнее. А точно никто не знает.
Он пододвинулся к ребятам, присел на корточки, стукнув об пол прикладом, порылся в кармане гимнастерки, вытащил рублевку и бросил ее в кучу мелочи. Мальчишки заерзали, передали ему четыре одинаковые телячьи кости. Кладешь на ладонь, подбрасываешь. Как лягут на пол, бугорком ли кверху или гладким боком?
Он бросил, мальчишки крикнули:
— Два! — И старший забрал кости и тоже бросил.
— Три! — ахнул младший.
А старший показал на карман солдата и сказал:
— Приваривай.
Солдат вынул еще рублевку и опять бросил кости.
— Свара! — закричали мальчишки.
— Ничья, что ли? — спросил солдат. Он поднялся и простился. Женщина вышла на крыльцо показать ему дорогу.
— Тропой пойдешь через лес, там обратно на бойкую дорогу выйдешь, и первая деревня как раз Заложье будет.
Солдат поблагодарил и пошел.
— А что, скажи, немец не вернется? — спросила его, осмелев, женщина.
Солдат остановился и покачал головой.
— Нам отступать нельзя.
— А дорога ведь стала, — сказала женщина.
— Стала, — подтвердил солдат.
— Ни пройти, ни проехать. Теперь пока все стает да подсохнет, месяц, а то и больше пройдет. А ведь вам еду подвозить надо.
— Надо, — сказал солдат. — Без табаку туго.
Мимо по дороге вели раненых лошадей в ветеринарный батальон. Большие артиллерийские лошади одичали с голоду. У канавы они останавливались и отказывались идти.
— До клевера не дотянут, — глядя на них, сказала женщина, — а овса нет. Резали бы их да армию кормили. Если поварить дольше — не жестко.
— Нельзя, — сказал солдат, — строжайший приказ беречь их до последнего. Виновных под суд.
Он пошел.
— Вот и ты пострадал, а пешком идешь, — сказала она ему вслед и покачала головой.
— Ничего, мать, не печалься, — ответил солдат, — от пешки нет замешки.
Тропинка шла лесом. В лесу связист снимал шестом линию с деревьев. Другой шел ему вслед, на животе у него в открытом деревянном ящике вращалась катушка, накручивая провод.
— Связь сматываете? — спросил солдат. — Далеко я забрел.
Тропинка кончилась. Солдат вышел на большак. Стрелка показала: два километра до деревни Заложье. Солдат остановился и перевел дух.
У дороги лежала полураспряженная лошадь. Под деревом на куче наломанных веток сидел пожилой боец-ездовой.
— Подымется? — спросил про лошадь, подходя к нему, солдат.
Ездовой покачал головой.
— Обожди, недолго осталось.
Солдат глянул на наполненный снегом котелок у ног ездового.
— Н-да, — протянул он.
Опустил левое плечо, и ремень с винтовкой сполз к земле. Он удержал винтовку, прислонил ее к стволу дерева и присел рядом.
— Закурим, — сказал он и достал из кармана шинели махорку, что отсыпал ему комроты.
Ездовой надвое разорвал газетинку и свернул по цигарке — солдату и себе.
Солдат прислушался, как гудят провода вдоль дороги.
— В ушах пищит, — сказал он.
— В ушах пищит у того, кто поросенка съел, — сказал ездовой, — есть у нас такая пословица.
Солдат поглядел на лошадь.
— Если поварить хорошо — не жестко.
Морда лошади была обращена к ним. Грустно, обреченно вздрагивало короткое веко. Ездовой встал, прошел к саням в набухших водой бурых валенках, стал снимать с винтовки ножевой штык.
— Обожди, — сказал ему солдат, — под суд пойдешь.
Ездовой передумал, сунул винтовку снова в солому и вернулся под дерево.
— На передовую чудом дотащились, обратно никак, — сказал он. — Третий час будет, все сижу тут, за ней присматриваю. Что делается, — продолжал он, кивнув на дорогу, — дорога какая. А все едут. Машины застревают — гонют лошадей, на собаках везут, на себе тянут.
— Это верно, — сказал солдат, — нам отступать никак нельзя.
— Кончилась, — проговорил ездовой, глядя на лошадь.
Солдат не слышал.
— Нам отступать некуда, — продолжал он. — Волга сегодня тронулась, а наши на той стороне. Теперь сам понимай.
— Это точно, — сказал ездовой. Он встал, отворотил на себя оглоблю и повесил на нее котелок со снегом.
— Зажигай, — сказал он солдату, выдернул из саней пук соломы, бросил под оглоблю и взялся за сучья.
По пути
— Пришли, что ли? — переспросил инженер. — Пришли, — ответил Рябов, — это мой дом.
Рябов пропустил инженера и младшего воентехника вперед, вошел в дом последним.
У окна старуха вязала сак.
