образец ткани, а потом прежний рисунок сменился новым.
– Это что?
– Более глубокая структура.
– Именно так я и подумал. Побыстрее приходи спать.
– Хорошо.
– Это искреннее хорошо?
– Хорошо.
В арке между гостиной и спальней я обернулся. Майло протянул руку к экрану, словно хотел добраться до образа более глубокой структуры и пощупать ее. Собака снова сидела под стулом и улыбалась.
Когда я проснулся в 1:22, Пенни спала рядом, а кровать Майло все так же пустовала. Я сразу увидел красные и синие всполохи и пульсации, подсвечивающие спальню, словно кто-то припарковал в гостиной патрульную машину со включенной мигалкой.
Когда прошел в гостиную, обнаружил, что потолок превращен в проекционный экран, на котором высвечиваются более сложные образы в сравнении с теми, что в прошлый раз я видел на экране ноутбука, и уже трехмерные.
Двухмерные версии тех же образов по-прежнему появлялись на экране. От компьютера провод тянулся к наспех собранному устройству, которое и проецировало на потолок трехмерное изображение.
Майло лежал на полу, среди всяких и разных электронных штучек, глядя на зрелище над головой.
Какое-то движение привлекло мое внимание к дивану. Там лежала Лесси, на спине, тоже смотрела на потолок, все четыре лапы дергались, словно она бежала по лугу. Никаких неудобств она определенно не испытывала, наоборот, восторгалась.
Я сел на пол рядом с Майло.
– Структура?
– Да. Более глубокая, чем прежде.
– Структура чего?
– Всего.
– Ты понимаешь, на что смотришь?
– Да.
Я попытался зайти с другой стороны.
– Откуда это приходит, Спуки?
– Откуда-то.
– С какого-то интернетовского сайта?
– Нет.
– С государственного компьютера, который ты взломал?
– Нет.
Я отодвинул в сторону с десяток электронных штуковин и улегся на спину рядом с сыном. С такого ракурса трехмерные образы на потолке завораживали.
– Все-таки у тебя получилось устройство для межзвездной связи? – спросил я.
– Нет.
– Да перестань, разве это не картинки с другой планеты?
– Нет.
– Тогда они из далекого будущего? Временна?я трансмиссия или что-то похожее?
– Нет.
– Ты можешь сказать что-нибудь, кроме «нет»?
– Да.
– Я просто делаю то, что написано на твоей футболке. Упорствую.
– Тебе лучше пойти спать, папа. Для тебя это может оказаться непосильным.
– Ты шутишь? Для меня это плевое дело. А потому… так чем мы тут занимаемся?
– Я учусь, – ответил Майло.
– Я тоже учусь, да?
– Я так не думаю. Тебе, действительно, лучше вернуться в постель, папа. Если и дальше будешь на это смотреть, сильно напугаешься.
– Нет, нет. Я наслаждаюсь. Ты наслаждаешься, Майло?
– Это потрясающе.
– Совсем как фейерверк, только без риска обжечь брови.
На диване лежащая на спине собака, похоже, взвизгнула от восхищения.
– Это прекрасно, – согласился с ней я. – Разве это не прекрасно?
– Это элегантно, – ответил Майло. – С двадцати семи сторон.
– Ничего более прекрасного я не видел. Ты видел что-нибудь более прекрасное, Майло?
– Это прекрасно, папуля.
– Правда? Правда, прекрасно, Майло?
– Да.
– Это так прекрасно, что становится немного зловещим.
– Закрой глаза, папа. Это добрая зловещесть, но ты к ней не готов.
– Всего лишь немного зловещее, Майло. А теперь… чуть более зловещее.
– Я предупреждал, что для тебя это станет слишком пугающим.
– Меня не так-то легко испугать, сынок. Однажды я провел три часа в кабине лифта с Хадом Джеклайтом.
– Это пугает.
– Я так боялся, что твоя мать вцепится ему в горло. Мне не хотелось, чтобы твоя мать отправилась в тюрьму. Я люблю твою мать.
– Я знаю, папуля.
– С каждой секундой это становится все более прекрасным, но и более зловещим. Я чувствую… когда всматриваюсь в это, уж не знаю, что именно, одновременно оно всматривается в меня.
– Закрой глаза, папа, а не то у тебя сильно закружится голова.
– Нет, нет, голова у меня не кружится. Это все такое странное, сложное и зловеще прекрасное. Майло, ты чувствуешь, что череп у тебя сейчас сплющится?
– Нет. Не чувствую.
– Я чувствую это давление, все равно что на корпус субмарины на глубине в сорок тысяч футов. Мой череп сейчас сплющится, и мозги полезут из ушей.
Майло ничего не сказал. На диване собака опять восхищенно взвизгнула и пукнула.
– Это что-то на потолке… оно становится пугающе, жутко прекрасным. Ужасающе прекрасным, и комната кружится перед глазами.
– Я предупреждал тебя о головокружении, папа. Если ты не закроешь глаза, тебя начнет тошнить.
– Нет, нет. Я не чувствую себя больным. Только озабоченность, знаешь ли, и тревога, может, даже чуточка ужаса. И смирение. Это так смиряет, Майло. Для меня это слишком прекрасно.
– Закрой глаза, папа.
– Эта структура, чем бы она ни была, слишком глубока для меня, Майло. В тысячу раз слишком глубока. А вот и тошнота.
Я отключился до того, как меня вырвало.
В сравнении со мной отцу Моцарта было гораздо проще.
Я проснулся в гостиной в начале пятого, и мой череп не сплющился. Более того, я чувствовал себя отдохнувшим, выспавшимся, меня не покидало ощущение, что я соприкоснулся с чем-то необыкновенным, что не опишешь словами.
В свете единственной лампы потолок вновь стал плоским и одноцветным.
Сев, я увидел, что Майло собрал всю электронику. Ни единого приборчика или устройства на полу не осталось.
В спальне Пенни спала на одной кровати, Майло и Лесси – на другой.
Я постоял, наблюдая, как все они спят.
