звалась; да что до названья? Пусть будет Маланья. Я-то родом был меньшой, да разумом большой.
Вот поехали люди землю пахать, а мы, шесть братьев, руками махать. Люди-то думают: мы пашем да на лошадей руками машем, а мы промеж себя управляемся. А батюшка навязал на кнут зерно гречихи, махнул раз-другой и забросил далеко.
Уродилась у нас гречиха предобрая. Люди вышли в поле жать, а мы в бороздах лежать; до обеда пролежали, после обеда проспали и наставили много хлеба: скирда от скирды, как от Казани до Москвы. Стали молотить – вышла целая горсть гречихи.
На другой год батюшка спрашивает:
– Сынки мои возлюбленные, где нам нынче гречиху сеять?
Я – брат меньшой, да разумом большой, говорю батюшке:
– Посеем на печке, потому что земля та порожняя; все равно круглый год гуляет!
Посеяли на печке, а изба у нас была большая: на первом венце порог, на другом потолок, окна и двери буравом наверчены. Хоть сидеть в избе нельзя, да глядеть гожа.
Батюшка был тогда больно заботлив, рано утром вставал – чуть заря занимается, и все на улицу глазел. Мороз-то и заберись к нам в окно да на печку; вся гречиха позябла. Вот шесть братьев стали горевать, как гречиху с печи собирать? А я – родом хоть меньшой, да разумом большой.
– Надобно, – говорю, – гречиху скосить, в омет свозить.
– Где же нам омет метать?
– Как где? На печном столбе: место порожнее.
Сметали большой омет.
Была у нас в дому кошка лыса: почуй она, что в гречихе крыса, бросилась ловить и прямо-таки о печной столб лбом пришлась; омет упал да в лохань попал. Шесть братьев горевать, как из лохани омет убирать? На ту пору пришла кобыла сера, омет из лохани съела; стала вон из избы бежать, да в дверях и завязла: таково-то с гречихи у ней брюхо расперло! Задние ноги в избе, а передние на улице. Зачала она скакать, избу по улице таскать; а мы сидим да глядим, что-то будет!
Вот как брюхо, у кобылы-то опало, я сейчас в гриву ей вцепился, верхом на нее ввалился и поехал в кабак. Выпил винца, разгулялся добрый молодец; попалось мне в глаза у целовальника ружье славное.
– Что, – спрашиваю, – заветное аль продажное?
– Продажное.
Ну, хоть полтину и заплатил, да ружье купил.
Поехал в дубовую рощу за дичью; гляжу: сидит тетерев на дубу. Я прицелился, а кремня-то нет! Коли в город за кремнем ехать – будет десять верст; далеко; пожалуй, птица улетит. Думаючи этак сам с собою, задел невзначай полушубком за дубовый сук; кобыла моя рванула с испугу да как треснет меня башкой о дерево – так искры из глаз и посыпались! Одна искра упала на полку, ружье выстрелило и убило тетерева; тетерев вниз упал да на зайца попал; а заяц сгоряча вскочил, да что про меня дичины набил!
Тут я обозом в Саратов отправился; торговал-продавал, на пятьсот рублев дичины сбывал. На те деньги я женился, взял себе славную хозяюшку: коли вдоль улицы пройдет, всю подолом заметет; малые ребятишки встречают, поленьями кидают. Не надо покупать ни дров, ни лучины; живу себе без кручины.
Уродился я ни мал, ни велик – всего-то с игольное ушко, не то с приворотную надолбу. Пошел я в лес, самое дремучее дерево рубить – крапиву. Раз тяпнул – дерево качается, в другой тяпнул – ничего не слышно, в третий тяпнул – выскочил кусок мне, добру молодцу, в лобок. Тут я, добрый молодец, трои сутки пролежал; никто меня не знал, не видал, только знала-видала меня рогатая скотина – таракан да жужелица.
Встал я, добрый молодец, отряхнулся, на все четыре стороны оглянулся, побрел по берегу, по берегу все не нашему. Стоит река – вся из молока, берега из киселя. Вот я, добрый молодец, киселя наелся, молока нахлебался... Пошел я по берегу, по берегу все не нашему; стоит церковь – из пирогов складена, оладьями повершена, блином накрыта. Вступил я на паперть, вижу двери – калачом двери заперты, кишкою бараньей задернуты. Тут я, добрый молодец, догадался, калач переломил да съел, кишку собакам отдал. Вошел я в церковь, в ней все не по-нашему: паникадило-то репяное, свечи морковные, образа пряничные. Выскочил поп, толоконный лоб, присел – я его и съел. Пошел я по берегу, по берегу все не нашему: ходит тут бык печеный, в боку нож точеный. Кому надо закусить, изволь резать да кроить.
Удалой батрак
У одного мирошника был работник. Мирошник послал его засы?пать на ковш пшеницы, а работник пошел и засыпал-то на камень. Мельница завертелася, и пшеница вся разметалася.
Хозяин как пришел на мельницу и как увидел разметанную пшеницу – и согнал работника.
Работник пошел домой, в свое село, и заплутался. Вот зашел он в этакие кусты и лег спать. Приходит бирюк; видит, что работник спит, и подошел к нему близко, стал его обнюхивать, а работник-то ухватил бирюка за хвост, убил его и снял с него шкуру!
Вот работник вышел на гору, а на горе стояла пустая мельница: он у этой мельницы и остановился ночевать. Приехали три человека, разбойники; развели в мельнице огонь и начали дуван дуванить. Один разбойник говорит:
– Я свою часть положу под испод мельницы.
Другой разбойник:
– А я под колесо подпихну.
А третий говорит:
– Я в ковш спрячу.
А работник лежит в ковше и, убоявшись, как бы разбойники его не убили, вздумал себе: «Дай я вон так-то закричу»:
– Денис, ступай туда на низ; а ты, Хвока, гляди с бока; а ты, малый, гляди там, а я тут! Держи их, ребята! Бей их, ребята!
Разбойники уробели, бросили свое имение и разбежались.
Работник вылез из ковша, подобрал все богатство и пошел домой; приходит и рассказывает отцу с матерью:
– Вот все, что я заработал на мельнице. Поедем теперь, дедушка, на базар, и купим себе ружье, и будем охотничать.
Поехали себе на базар, купили ружье и едут с базару. Вот работник и говорит деду:
– Ты, дедушка, гляди, не попадется ли нам заяц, лиса, а не то куница.
Едут да оба дремлют и наконец уснули. Где ни взялись два бирюка, зарезали у них лошадь и съели всю. Дедушка проснулся да как стегнет кнутом – думал, по лошади, ан по бирюку! Бирюк-то попал в хомут и давай носить, а дед правит. А другой бирюк сзади хочет ухватить работника, и тот бирюк-то был с щербиной. Работник как стегнет бирюка кнутом, а он хотел кнут-то зубами поймать, да на кнуте был узел, – этот узел и застрял у бирюка в щербине! Работник и потащил его за телегою. Один бирюк везет, а другой сзади идет.
Вот приехали они домой; собачка выскочила и давай лаять. Бирюки испугались, один как повернул круто – тележонка и опрокинулась, работник с стариком упали на землю; тут бирюк из хомута выскочил, а работник кнут из рук выпустил, так оба бирюка и убежали, а старик с работником остались ни при чем.
Жили они богато; двор у них кольцом, три жердины конец с концом, три кола забито, три хворостины завито, небом накрыто, а светом обгорожено!
Фома Беренников
В некотором царстве-государстве жил-был мужик Фомка Беренников – такой сильный да дородный, что если пролетит мимо воробей да зацепит его крылом, так он и с ног свалится! Плохо ему на белом свете, все его обижают, и вздумал он: «Дай пойду утоплюся с горя!»
Подходит к болоту; увидали его лягушки и прыгнули в воду.
«Постой, – думает Фомка, – не стану топиться; и меня люди боятся!»
Воротился домой, стал на пашню сбираться; а лошаденка у него была дрянная, на работе замученная; натерло ей хомутом шею до крови, и облепили ее слепни да мухи видимо-невидимо! Фомка подошел, как ударит ладонью – одним махом сто побивахом! – и говорит:
– Ох, да я сам богатырь! Не хочу пахать, хочу воевать!
