От царскосельских лип: Поэзия и проза

можно,
Чтобы оно свою открыло тайну
(А в Оптиной мне больше не бывать…).
Шуршанье юбок, клетчатые пледы,
Ореховые рамы у зеркал,
Каренинской красою изумленных,
И в коридорах узких те обои,
Которыми мы любовались в детстве,
Под желтой керосиновою лампой,
И тот же плюш на креслах…
Все разночинно, наспех, как-нибудь…
Отцы и деды непонятны. Земли
Заложены. И в Бадене – рулетка.
И женщина с прозрачными глазами
(Такой глубокой синевы, что море
Нельзя не вспомнить, поглядевши в них),
С редчайшим именем и белой ручкой,
И добротой, которую в наследство
Я от нее как будто получила, —
Ненужный дар моей жестокой жизни…
Страну знобит, а омский каторжанин
Все понял и на всем поставил крест.
Вот он сейчас перемешает все
И сам над первозданным беспорядком,
Как некий дух, взнесется. Полночь бьет.
Перо скрипит, и многие страницы
Семеновским припахивают плацем.
Так вот когда мы вздумали родиться
И, безошибочно отмерив время,
Чтоб ничего не пропустить из зрелищ
Невиданных, простились с небытьем.

3 сентября 1940

Ленинград

1942

Ташкент

Октябрь 1943

Ташкент

Памяти Вали

И все, кого сердце мое не забудет,
Но кого нигде почему-то нет…
И страшные дети, которым не будет,
Которым не будет двадцать лет,
А было восемь, а девять было.
А было… Довольно, не мучь себя.
И все, кого ты вправду любила.
Живыми останутся для тебя.

6 ноября 1943

Три осени

Мне летние просто невнятны улыбки,
И тайны в зиме не найду,
Но я наблюдала почти без ошибки
Три осени в каждом году.

И первая – праздничный беспорядок
Вчерашнему лету назло,
И листья летят, словно клочья тетрадок,
И запах дымка так ладанно- сладок,
Все влажно, пестро и светло.

И первыми в танец вступают березы,
Накинув сквозной убор,
Стряхнув второпях мимолетные слезы
На соседку через забор.

Но эта бывает – чуть начата повесть.
Секунда, минута – и вот
Приходит вторая, бесстрастна,
как совесть,
Мрачна, как воздушный налет.
Все кажутся сразу бледнее и старше,
Разграблен летний уют,
И труб золотых отдаленные марши
В пахучем тумане плывут…
И в волнах холодных его фимиама
Закрыта высокая твердь,
Но ветер рванул, распахнулось —
и прямо
Всем стало понятно: кончается драма,
И это не третья осень, а смерть.

6 ноября 1943

Ташкент

И в памяти, словно в узорной укладке…

И в памяти, словно в узорной укладке:
Седая улыбка всезнающих уст.
Могильной чалмы благородные складки.
И царственный карлик – гранатовый куст.

16 января 1944

Послесловие

…Последнюю и высшую награду
Мое молчанье – отдаю
Великомученику
Ленинграду.

16 января 1944

Ташкент

Измена

Не оттого, что зеркало разбилось,
Не оттого, что ветер выл в трубе,
Не оттого, что в мысли о тебе
Уже чужое что-то просочилось.
Не оттого, совсем не оттого
Я на пороге встретила его.

22 февраля 1944

7 января 1944 года

И в ночи январской беззвездной,
Сам дивясь небывалой судьбе,
Возвращенный из смертной бездны
Ленинград салютует себе.

2 марта 1944

Inтerieur

Когда лежит луна ломтем чарджуйской дыни
На краешке окна, и духота кругом,
Когда закрыта дверь, и заколдован дом
Воздушной веткой голубых глициний,
И в чашке глиняной холодная вода,
И полотенца снег, и свечка восковая
Горит, как в детстве, мотыльков сзывая,
Грохочет тишина, моих не слыша слов, —
Тогда из черноты рембрандтовских углов
Склубится что-то вдруг и спрячется туда же,
Но я не встрепенусь, не испугаюсь даже…
Здесь одиночество меня поймало в сети.
Хозяйкин черный кот глядит, как глаз
столетий,
И в зеркале двойник не хочет мне помочь.
Я буду сладко спать. Спокойной ночи, ночь.

28 марта 1944

Ташкент

De profundis… Мое поколенье…

De profundis… [48] Мое поколенье
Мало меду вкусило. И вот
Только ветер гудит в отдаленье,
Только память о мертвых поет.
Наше было не кончено дело,
Наши были часы сочтены,
До желанного водораздела,
До вершины великой весны,
До неистового цветенья
Оставалось лишь раз вздохнуть…
Две войны, мое поколенье,
Освещали твой страшный путь.

23 марта 1944

Ташкент

Справа раскинулись пустыри…

Справа раскинулись пустыри,
С древней, как мир, полоской зари,

Слева, как виселицы, фонари.
Раз, два, три…

А над всем еще галочий крик
И помертвелого месяца лик
Совсем ни к чему возник.

Это – из жизни не той и не той,
Это – когда будет век золотой,

Это – когда окончится бой,
Это – когда я встречусь с тобой.

29 апреля 1944

Ташкент

До мая 1944 года я жила в Ташкенте, жадно ловила вести о Ленинграде, о фронте. Как и другие поэты, часто выступала в госпиталях, читала стихи раненым бойцам. В Ташкенте я впервые узнала, что такое в палящий жар древесная тень и звук воды. А еще узнала, что такое человеческая доброта: в Ташкенте я много и тяжело болела.

Анна Ахматова.

«Коротко о себе»

* * *

…В мае 1944 года я прилетела в весеннюю Москву, уже полную радостных надежд и ожидания близкой победы. В июне вернулась в Ленинград.

Страшный призрак, притворяющийся моим городом, так поразил меня, что я описала эту мою с ним встречу в прозе. Тогда же возникли очерки «Три сирени» и «В гостях у смерти» – последнее о чтении стихов на фронте в Териоках. Проза всегда казалась мне и тайной и соблазном. Я с самого начала все знала про стихи – я никогда ничего не знала о прозе. Первый мой опыт все очень хвалили, но я, конечно, не верила. Позвала Зощенку. Он велел кое-что убрать и сказал, что с остальным согласен. Я была рада. Потом, после