Отрубленная рука

впервые, сколько я себя помню – перестало быть интересно мое занятие.

Я видел много смертей. И различающиеся весьма варианты поведения перед смертью. Ее встречают в страстях страдания, в страстях страха или во страсти гнева. (И есть еще страсть отчаяния у смертных, принимающих смерть. О, это ее неповторимое, всасывающее цветение!.. Именно созерцание его я предвкушаю всегда наиболее истово, исступленно…) Я ожидал, что из перечисленного произойдет любое. Но я не мог и отдаленно предполагать ничего подобного тому, что произошло тогда.

В момент, когда к Владимиру возвращалось сознание, он читал молитву.

Старинный слог призывал, чтоб царствие моего Врага совершилось также и на земле, как на небе.

Как будто бы Ему мало неба!

Да и с чего человеку, прощающемуся с жизнью, славить Его?! Зачем он не проклинал Его?! Зная ведь, что он уже умирает… а Он – не спешит на помощь!

И вот я еще чего не могу понять. Действительно, почему Он не поспешил, почему позволил мне эту смерть? Ведь если уж Ему не угодна такая верность… тогда, какая же Ему, еще, нужна верность?

Я слышал, ангелы полагают, будто бы страдания земных существ искупают нечто, мешающее попасть в рай. И будто бы только там есть настоящая жизнь, а земля и смерть – это всего лишь урок, что надлежит выучить.

Но я не верю в существованье рая. Он – выдумка. И это я могу доказать. Посмотрим, что он такое, рай? Место, где нет страдания? Где существует одно блаженство? Но я ведь хорошо знаю, что такое блаженство. Чтобы испытал ты его, необходим еще кто-то, кроме тебя. Кто-то, кому ты можешь причинить боль… То есть: настоящий рай – это ад.

И только в этом смысле рай – если угодно называть это так – существует. И в этом, невыдуманном раю вечно жива надежда (которую там вечно предлагают оставить). Надежда, потому что палач и жертва обязательно рано или поздно меняются местами – таков закон. Закон, что властен везде – и поэтому миры не особенно отличаются друг от друга.

Так было, так есть («так будет», прибавили бы еще ангелы или люди, но будет – это глупое слово), отнюдь не испытываю стремления оказаться ни ниже, чем есть, ни выше. Меня устраивает мир сей. Какие-то незапамятные тысячелетия назад я избрал себе эту землю, мой дом…

А много прежде того я избрал свободу.

Когда совершался Выбор, сородичи еще все были едины.

В смысле, что все желали совершенства свободы.

Но вот разошлись во мнениях, как именно понимать его, это совершенство.

И многие положили остаться ангелами. Такие спрашивали меня: «Какой свободы ты ищешь?» И предрекали: «Ты сделаешься свободен… как отрубленная рука!»

Но я не изменил решения своего.

И вот, я – Отрубленная Рука, демон леса. Века текли надо мной и не приносили мне оснований жалеть о Выборе.

Не вижу их и теперь…

Но только появились эти вопросы, на которые у меня нет ответа!

Я не могу в это верить. У меня – нет ответа? Знание, которое я почитал абсолютным… и на основе которого сделал Выбор… оно… неполно?

…Вот минуло восемь лет, как умерли эти трое. Я очень сильно разросся. Изгибы моего тела заполнили уже все комнаты, все закоулки и лестницы ветшающей башни. Какие-то из выростов пробрались в ангар и оплели вертолет.

Подобный рост необычен. Он обличает бурное течение моей мысли. Ее непрестанный и неотвязный ход… Я стал приверженец размышлений! Хотя такое занятие вызывало прежде лишь снисходительное презрение. Теперь же я обречен как проклятый (ха! – а кто я?) напряженно искать решение.

Я не могу допустить сомнения в полноте всецелого моего знания. Ведь это оказалась бы смертельная рана для моей гордости. А моя гордость… о, это далеко не просто одно лишь из моих свойств… нет, гордость – это сердцевина моя.

Это мое «я», я сам.

Решение могло бы обнаружиться в следующем. Возможно, поведение этого человека – последнего из долгой череды тех, что довелось мне убить, – отнюдь и не является действиями осмысленными. Не содержит позиции. А это просто была какая-то врожденная поведенческая особенность данного существа. Бессмысленная. Случайная. Вероятно – сродни инстинкту.

Да, очень даже и может быть, что некоторым из людей врожден такой вот инстинкт. Встречающийся не часто, но иногда все-таки наблюдаемый. А если все это так, то люди бы должны знать о наличии подобных среди себя и как-то определять их.

Тогда…

Тогда – конец истерзавшему меня палачу-вопросу! Он делается всего только… вопросом времени. Ведь люди не являются сиднями, каков я. Напротив, это постоянно перемещающиеся существа. А значит, рано или поздно какого-нибудь из них занесет в любое, пусть даже и сколь угодно глухое место. То есть, наступит время, и в этой котловине, как было уже не раз, покажется очередной человек.

И вот он подойдет к башне. И он заинтересуется – ведь эти существа любопытны – почему шевелятся корни в комнатах, как это он увидит сквозь окна. Шевелятся и даже когда нет ветра… И – этот человек приблизится к двери. И она откроется перед ним – как будто сама собой. Он войдет.