— О, Бога ради… Оливер, перестань.
Она вскочила на ноги, хотя колени у нее дрожали, и постаралась вытащить Тома из стула и утешить его. Томас прижался к ней, спрятал испачканное сладкой массой лицо у нее на шее, чтобы спрятаться от громкого крика.
— Перестань сейчас же, при Томасе. Прекрати!
Но он проигнорировал ее отчаянный призыв. Он уже не мог совладать с собой.
— Ты знала, почему я не хотел связываться с Арчерами. Потому что понимал: как только они узнают, где мы, на меня тут же посыплются слезливые просьбы, а если я на них не откликнусь, то угрозы. Именно так и случилось. Теперь не успеем мы оглянуться, как к нам явится чиновник в черном сюртуке, чтобы вручить письмо от адвоката или кого-то в том же роде…
— Но ведь ты говорил… — Она не могла вспомнить, что он говорил. Из носа лило, и она едва могла говорить из-за слез. — Я… я…
Она едва понимала, что именно силилась сказать. Возможно, «я сожалею», но это последнее унизительное признание, так и не произнесенное, все равно уже не могло утихомирить Оливера. Ни рыдающий сын, ни плачущая любовница, ни все извинения мира.
— Знаешь, кто ты? Ты лживая сучка.
И выдав этот заключительный залп оскорбительной брани, Оливер выпрямился, повернулся и торжественно удалился. Виктория осталась стоять в столовой с лицом, залитым слезами, с рыдающим в истерике ребенком на руках, возле перепачканного стола и при полном молчании двух потрясенных этой сценой мужчин. Но хуже всего было унижение и стыд.
— Дорогая моя, — сказал Родди.
Он вышел из-за стола, подошел к Виктории и встал рядом. Она понимала, что нужно перестать плакать, но не могла остановиться или вытереть слезы, или даже поискать носовой платок, пока на руках у нее рыдающий Томас.
— Ну-ка, — сказал Джон Данбит.
Он подошел, взял у нее Томаса и прижал его к своему широкому плечу.
— Вот так. Сейчас мы пойдем поищем Эллен. Может быть, у нее найдется для тебя конфетка. — С Томасом на руках он направился к двери. — Или шоколадное печеньице. Ты любишь шоколадное печенье?
— Дорогая моя, — повторил Родди, когда они ушли.
— Я… я ничего не могу поделать… — всхлипнула Виктория.
Смотреть на нее было невыносимо: заплаканное лицо, хлюпающий нос, рыдания и все прочее; и он заключил ее в объятия и притянул к себе, нежно гладя по голове. Немного погодя, он дотянулся рукой до нагрудного кармана своего старого твидового пиджака, вытащил красно-белый носовой платок и дал его Виктории, чтобы она смогла высморкаться и вытереть слезы.
После этого все понемногу улеглось, и на этом кошмарная сцена закончилась.
Виктория отправилась искать Оливера. Больше ей ничего не оставалось делать. Она нашла его на берегу озера. Он стоял у дальнего края мостков и курил. Если он и слышал ее шаги по траве, то не подал виду, потому что даже не обернулся.
Она подошла к мосткам и окликнула его. Он выждал минуту-другую, а потом бросил недокуренную сигарету в покрытую солнечными бликами воду и обернулся, глядя ей в лицо.
Виктория вспомнила, как он сказал: «Если ты посмеешь только лишь приблизиться к телефону, я изобью тебя до синяков». Но тогда она не поверила его угрозе, потому что за все время, пока они были вместе, она никогда не видела настоящего приступа его необузданной исступленной ярости. Теперь она знала, что это такое. Возможно, его жена, Жаннетт, тоже видела эти приступы ярости. В таком случае вполне возможно, что это было одной из причин, почему их брак длился всего несколько месяцев.
— Оливер.
Его глаза были устремлены на ее лицо. Она знала, что оно все распухло от слез и выглядит ужасно, но даже это не имело теперь никакого значения, как и все остальное, кроме необходимости помириться после этой отвратительной ссоры.
— Прости меня. — Он все еще молчал. Немного погодя, он глубоко вздохнул и пожал плечами. — Я знаю, тебе трудно понять, — продолжала она. — Да и мне тоже было трудно, ведь у меня никогда не было своих детей. Но после того как я провела с Томасом несколько дней, я начала понимать, что это такое иметь малыша, которого любишь. — Наверное, она говорила совсем не то, что нужно. Ее слова звучали сентиментально, а она вовсе этого не хотела. — Привязываешься к ребенку, прикипаешь сердцем.
Как будто он частичка тебя самой. И если кто его обидит или просто угрожает его благополучию, ты готов убить обидчика.
— И ты воображаешь, что миссис Арчер готова меня убить?
— Нет. Но я точно знаю, что она сходит с ума от беспокойства.
— Она всегда меня ненавидела. Да и он тоже.
— Возможно, ты не давал им повода относиться к тебе иначе?
— Я женился на их дочери.
— И у них появился внук.
— Он мой сын.
— В этом все дело. Томас твой сын. Ты много раз говорил мне, что Арчеры не имеют на него законных прав. Так почему ты не хочешь проявить к ним немного великодушия? Он — все, что у них осталось от дочери. Оливер, ты должен, должен это понять. Ты человек умный и восприимчивый, ты пишешь пьесы, которые волнуют человеческие сердца. Почему же ты не можешь разобраться в ситуации, которая затрагивает твое собственное сердце?
— Наверное, у меня его нет.
— Ошибаешься. — Она робко улыбнулась. — Я слышала, как оно бьется. Тук-тук-тук, всю ночь напролет.
Ее слова возымели действие. Угрюмое выражение его лица немного смягчилось, как будто он усмотрел в происходящем некий мрачный юмор. Не так уж много, но Виктория приободрилась, набралась смелости, пошла по мосткам и встала рядом с ним. Она обняла его за талию, засунув руки под куртку, и прижалась щекой к его грубому толстому свитеру.
— А Арчеры, это неважно. Что бы они ни делали, это ничего не изменит.
Его руки двигались по ее спине вверх и вниз, как будто он рассеянно гладил собаку.
— Чего не изменит?
— Моей любви к тебе.
Главные слова были сказаны. Гордость, чувство собственного достоинства уже не имели значения. Ее любовь к Оливеру была для них талисманом, тем, за что она должна держаться. Именно она соединяла их двоих и Томаса в единое целое.
— Должно быть, ты сошла с ума.
Он не извинился за брань и обвинения, которыми осыпал ее за обедом. Интересно, извинится ли он перед Родди и Джоном. Виктория была почти уверена, что нет. Просто потому, что это Оливер Доббс. Но это тоже неважно. Главное, она навела мост через возникшую между ними пропасть. Рана, оставшаяся после этой кошмарной сцены, причиняла боль, но, возможно, со временем она заживет. Она понимала, что всегда есть возможность собраться с силами, подняться и начать все сначала, сколько бы раз ты ни упал.
— А если это и так, ты не будешь возражать?
Он не ответил. Он положил ей руки на плечи и отодвинул ее от себя:
— Я должен идти. Мне пора уезжать, а то я опоздаю на самолет.
Они направились к Родди. Оливер взял чемодан и пару книг. Выйдя из дома, они увидели старый «даймлер», припаркованный перед домом, и ожидавших их Родди и Джона.
Казалось, все решили вести себя так, будто ничего не случилось.
— Я подумал, в большой машине нам будет удобнее, — объяснил Родди. — В «эм-джи» некуда положить вещи.
Он говорил деловым тоном, и Виктория в душе была ему благодарна.
