Смысл тревоги

человека. Даже Фрейд говорил о том, что тревога связана с внутренними чувствами, в то время как страх имеет отношение к внешним объектам.

С психологической точки зрения решающую роль играет то, как человек интерпретирует угрозу. Аарон Бек утверждал, что для возникновения тревоги важны не столько сами ситуации стресса, сколько то, как человек эти ситуации воспринимает[215]. Барн, Роз и Мэсон исследовали тревогу у солдат, участвовавших в боевых действиях во время войны во Вьетнаме (на этот раз объектом их интереса были водители вертолетов). Они писали, что полет или даже смерть нельзя назвать стрессом, если не учитывать то, как каждый человек воспринимал опасность[216]. Слова «воспринимать» и «интерпретировать» описывают субъективные процессы, которые включает в себя тревога, но не стресс.

Таким образом, употребляя термин «стресс» как синоним тревоги, мы не можем отличить одну эмоцию от другой. Продолжительное чувство злости или хроническое чувство вины являются такой же причиной стресса, как постоянный страх. Мы не можем разграничить эти состояния, если используем для всех один термин — «стресс». Мы не сможем также отделить страх от тревоги. Когда Том, история которого была приведена выше, ощущал страх (например, в тот момент, когда он положил не на место важные бумаги в лаборатории), активность его желудка резко снижалась. Его желудок «отключался». Если же Том испытывал тревогу (после бессонной ночи), беспокоясь о перспективах работы в лаборатории, желудок работал с наивысшей активностью. В отличие от ситуации страха, при тревоге желудок работал сверх меры. Если и то, и другое состояние назвать одним словом «стресс», их существенные отличия будут потеряны.

Несмотря на то, что в своих новых книгах Селье оспаривает некоторые свои прежние представления, его первоначальный тезис — «Любой стресс вредит организму» — в Америке понимают как призыв избегать всевозможных стрессов или, по меньшей мере, стремиться к этому. Селье обратил внимание на эту проблему, и одна из его книг посвящается тем, «кто не боится наслаждаться стрессом полноты жизни и не является столь наивным, чтобы полагать, что это достижимо без интеллектуальных усилий»[217]. Можно вспомнить высказывание, приписываемое Хадсону Хогленду: «Раний подъем с постели по утрам — важный источник стресса». Это так. Тем не менее, мы регулярно поднимаемся с постели рано.

Более того, дополнительный стресс может в значительной мере освобождать человека от тревоги. Во время войны в Великобритании в период бомбежек, острого недостатка продуктов и событий, вызывающих стресс, отмечалось значительное снижение количества неврозов[218]. Подобная картина наблюдалась и во многих других странах. В период стресса невротические проблемы исчезают, потому что у людей появляются совершенно конкретные поводы для беспокойства, на которых они могут сосредоточиться. В подобных ситуациях воздействие стресса на человека прямо противоположно воздействию тревоги. В ситуации интенсивного стресса человек может освободиться от тревоги.

Кроме того, чтобы увидеть неадекватность термина «стресс» как синонима тревоги, попробуем подставить его в высказывание Лиделла: «Тревога является как бы тенью мышления, поэтому чем больше мы узнаем о тревоге, тем лучше можем понять мышление человека». Если сказать «Стресс является как бы тенью мышления», — это выражение не будет иметь смысла. То же самое получится и с высказыванием Кюби: «Тревога предшествует развитию мышления». Выражение «Стресс предшествует развитию мышления» совсем не передает идеи Кюби, говорившего о том, что мысль появляется в результате «разрыва» между стимулом и реакцией, между Я и объектом. «Стресс» — чисто физиологический термин. Именно так и использовал его сам Селье.

Тревога определяется тем, как человек относится к стрессу, как он его принимает и интерпретирует. Стресс по отношению к тревоге находится как бы на промежуточной станции. Тревога — это то, что мы делаем со стрессом.

Грегори Бейтсон, говоря о психологах, путающих часть и целое, с грустью восклицает: «Да поможет Бог тому психологу, который считает, что часть реально существует!» Я полагаю, что стресс является частью опасной ситуации и, если мы хотим говорить о целом, следует использовать слово «тревога».

Замена этого слова другими терминами обычно обедняет наше понимание. Слово «тревога» обладает богатым смыслом, хотя это и затрудняет работу психолога. Оно занимает центральное место в литературе, живописи и философии. Когда Кьеркегор говорит: «Тревога есть головокружение свободы», — он говорит слова, понятные любому художнику или писателю, хотя понимание такого выражения труднее дается психологам.

Исследования тревоги за последние годы[219]

За последние две декады появились тысячи статей, не говоря уже о целом море диссертаций, посвященных проблемам тревоги и стресса. Благодаря героическим усилиям Чарльза Спилберга, которому удалось собрать различных специалистов, занимавшихся этой проблемой, прошло несколько симпозиумов, а за ними последовала публикация не менее семи томов различных материалов исследований[220]. Хотя исследования и углубили наши представления об отдельных аспектах тревоги, потребность в целостной теории, которая объясняла бы значение тревоги, стала еще острее. Я не ставлю перед собой задачи воздать должное всем работам в этой области. С позволения читателей, я опишу лишь некоторые из них, представляющиеся мне наиболее значительными. При этом я чувствую тревогу, и мне придется двигаться вперед — несмотря на тот факт, что человек не в состоянии объять необъятное.

Существует четыре направления исследований, позволяющие углубить наше понимание феномена тревоги. Прежде всего, назову работы таких сторонников когнитивной теории, как Ричард Лэзарус и Джеймс Эйверилл[221], а также Сеймор Эпштейн [222], которых интересовало восприятие реальности. По их мнению, ключом к пониманию тревоги служит то, как человек оценивает опасную ситуацию. Значение этих исследований заключается в том, что в центре теории тревоги стоит человек как воспринимающее существо. Хотя Лэзарус и Эйверилл полагают, что тревога является эмоцией, основанной на когнитивных посредниках между ситуацией и реакцией, они подчеркивают, что тревога связана не с патологией, а с самой природой человека. Но во многих работах описывается не тревога, а воздействие психологического стресса на человека[223]. Эпштейн считает, что основным параметром, определяющим уровень возбуждения, является ожидание. Тревогу он определяет как «крайне неприятное диффузное возбуждение, следующее за восприятием опасности». Он рассматривает тревогу как неразрешенный страх, который приводит к размытому ощущению опасности. Эпштейн и Фенц[224] изучали людей, занимавшихся парашютным спортом, и обнаружили, что опытные парашютисты испытывают сфокусированное возбуждение, которое помогает им перед прыжком внимательнее относиться ко всему, что связано с этим действием. Новички же, напротив, реагируют на дополнительные стимулы защитной реакцией, поскольку стимуляция вызывает у них отвращение, поэтому они погружены в ожидание предстоящего прыжка. Наиболее интересные исследования Эпштейна касаются взаимосвязи между тревогой и низким уровнем самоуважения[225]. Эпштейн утверждает (и это напоминает представления Гольдштейна о «катастрофической ситуации»), что «крах угрожает целостной теории Я, имеющейся у каждого человека»[226]. Острые психотические реакции могут способствовать воссозданию новой, более эффективной теории собственного Я. Эпштейн продолжает: «Острая тревога возникает в ответ на опасность, нависшую над интегративной способностью Я-системы». У человека с низким уровнем самоуважения теория Я менее стабильна, чем у человека с высоким уровнем самоуважения. Эпштейн развивает свою мысль: «Увеличение уровня самоуважения усиливает ощущение счастья, целостности, энергии, своей полезности, свободы и общительности. Снижение