конструктивной целью. По мнению Маурера, конфликты, порождающие тревогу, как правило, относятся к этической сфере, — что хорошо понимал Кьеркегор, но не Фрейд. «Этические достижения прошлых поколений, — пишет Маурер, — как бы встроены в сознание людей нашего времени, и это не какие-то темные, злые и архаичные демоны прошлого, но силы, бросающие человеку вызов и ведущие его к раскрытию своего Я и к гармоничной целостности жизни»[249]. Источниками конфликтов становятся социальный страх и вина. Человек боится социального наказания, лишения любви со стороны значимых других. Именно этот страх и связанная с ним вина подвергаются вытеснению. Будучи вытесненными, они превращаются в невротическую тревогу.
Тревога, утверждает Маурер, не является следствием «слишком сурового отношения к своим желаниям или неудовлетворенности, но следствием безответственности, вины, незрелости». Она возникает из-за «отвергнутых моральных стремлений»[250] или, если пользоваться фрейдистской терминологией, вследствие «вытеснения Супер-Эго». Такие представления прямо противоположны представлениям Фрейда. Из них можно сделать выводы, имеющие прямое отношение к работе с тревогой в психотерапевтической практике. По мнению Маурера, стремление многих психоаналитиков растворить и «разанализировать» Супер-Эго (и связанные с ним чувства ответственности и вины) слишком часто приводят к «глубокому нарциссическому спаду», не способствуют росту и зрелости, социальной адекватности и счастью, чего можно было бы ожидать от настоящей терапии»[251].
Маурер приходит к важному выводу: тревога играет конструктивную и позитивную роль в развитии человека. Он пишет:
«В наши дни как среди профессиональных психологов, так и среди непрофессионалов существует мнение, что тревога есть нечто негативное, разрушительное и «патологическое», что с нею надо бороться и, если это возможно, ее устранять… Но, как мы убедились, тревога не является причиной дезорганизации личности, скорее она становится следствием или выражением такого состояния. Элемент дезорганизации появляется в том случае, когда происходит диссоциация или вытеснение, и тревога представляет собой не только попытку вернуть вытесненное содержание, но и стремление всей личности к восстановлению единства, гармонии, целостности, здоровья»[252].
И дальше:
«На основании моего профессионального и личного опыта я берусь утверждать, что в процессе психотерапии следует относиться к тревоге как к дружественной и полезной силе; при таком обращении тревога в конце концов снова становится обыкновенной виной и моральным страхом, к которым можно реалистично приспособиться, после чего начинается новый процесс обучения»[253].
Некоторые комментарии
Пока я работал над этой главой, у меня родились новые мысли, которыми хочется поделиться. Одна из них имеет отношение к проблеме тревоги, искусственно созданной в условиях эксперимента.
В своей статье, написанной в 1950 году, Маурер писал: «Сегодня у нас нет экспериментальной психологии тревоги, и не исключено, что она не появится и в будущем»[254] . В то время проблема человеческой тревоги не рассматривалась в рамках чисто экспериментальной психологии. Более того, до пятидесятых годов ею почти не занимались и другие направления академической и теоретической психологии. Если мы просмотрим книги по психологии, изданные до 1950 года (исключение составляют книги психоаналитиков), то в предметных указателях вообще не найдем термина «тревога». Слова Кьеркегора, написанные сто лет назад, вполне можно отнести и к первой половине двадцатого века: «Психологи почти никогда не занимаются концепцией тревоги»[255]. В рамках экспериментальной и академической психологии было проведено множество исследований всевозможных
По мнению Маурера, это происходило потому, что психологи не решались вызывать у исследуемых людей тревогу в условиях лаборатории, боясь причинить вред. Но Маурер либо недооценивал изобретательность психологов (и эффективность работы их личных механизмов защиты), либо переоценивал их доброту и заботу о людях. Как бы там ни было, когда после 1950 года на свет появились тысячи работ, посвященных тревоге, результаты многих из них опирались на исследования людей (как правило, студентов).
Сталкиваясь с подобными исследованиями, мы убедились, что некоторые психологи вызывали тревогу с помощью угрозы удара током, а другие полагались на угрозу провала. Оказалось, что угроза провала вызывала у студентов нужную реакцию намного эффективнее, так что в последующих экспериментах исследователи опирались преимущественно на этот метод. Типичные условия эксперимента можно описать следующим образом: студент относится к экспериментатору с уважением и доверием, поскольку тот представляет почтенную науку. Студент сотни раз слышал слова о том, что наука спасет человечество, и готов внести в нее свой скромный вклад. Студенту предлагают выполнить какое-то задание. А затем, независимо от того, как он справился с работой, ему говорят: «Вам не удалось выполнить поставленную задачу» или: «Этот тест показывает, что вы не сможете успешно учиться в вашем университете». Общая цель подобных действий — понизить самоуважение испытуемого и вызвать у него необходимую тревогу.
В проведенных экспериментах интересно то, что молодых психологов учат (под наблюдением профессора, руководящего работой) искусно обманывать, когда они произносят студентам свои заключения. Они вынуждены лгать, не выдавая себя мимикой, чтобы их словам поверили.
Если поставить себя на место студента, жертвы обмана ученых, можно представить несколько различных реакций. Например, можно представить студента, который верит экспериментаторам, потому что он усвоил урок своей культурной среды: надо доверять людям, наделенным авторитетом. В результате его самоуважение резко снижается, на что и рассчитывали исследователи. (И верхом наивности было бы думать, что как только студенту объяснят, что это был обман, все встанет на свои места.) Кроме того, можно представить хитрого студента, который знает, что выжить среди людей можно только с помощью обмана. Подозрительное отношение к людям отчасти защитит его в подобной ситуации; циничный взгляд на жизнь получит подтверждение, поскольку эта ситуация соответствует атмосфере подозрительности, в которой он живет. Студент удивится: неужели молодые экспериментаторы и их научный руководитель думают, что их ложь кто-то принимает за чистую монету?
Поставив себя на место «циничного» студента, можно спросить: если испытуемый не верит обману, как это может снизить его самоуважение? Оставив в стороне тот факт, что это обстоятельство сводит на нет весь эксперимент, можно ответить, что люди должны понимать происходящее на сознательном уровне. На сознательном уровне наносится удар по самоуважению студента, и сила удара прямо пропорциональна вере студента в слова экспериментатора. Но на более глубоком уровне сознания, как мне кажется, происходит еще кое-что: студент понимает, что ученый, которого он так уважает, попросту его обманывает. Эти два уровня могут присутствовать одновременно. Тот, кто хоть немного знаком с практикой психотерапии, знает: когда терапевт по какой-то причине лжет, на сознательном уровне клиент ему верит, поскольку оба они живут в одной культуре и молчаливо предполагают, что надо доверять словам человека, пользующегося авторитетом. Но потом выясняется: на бессознательном уровне (выражающем себя в сновидениях или через оговорки) клиент
