— Чувствуется по выговору… Но все же ты неплохо говоришь по-гречески.
— Были хорошие учителя. — Князь улыбнулся.
— И ты не монах.— Красавица пристально посмотрела на него и усмехнулась. — И не говори только, что это не так, поверь, я вдоволь насмотрелась на монахов. У тебя совсем не такой взгляд, Хаки.
— А какой же?
— Хищный, пронзительный, смелый! Совсем не монашеский.
— Да, я приехал посмотреть на чудеса столицы.
— Посмотришь. Так кто ж ты?
Хельги ответил стихами Григория Назианзина:
— Кто я? Отколе пришел? Куда направляюсь?
Не знаю.
И не найти никого, кто бы наставил меня.
— Так-таки не найти? — засмеялась женщина и в свою очередь продекламировала:
— Друзья врагами стали; плоть недуг язвит;
Каменьями толпа меня приветствует;
Отъята паства, чада же духовные
Одни со мной разлучены, другие же
Спешат предать…
Тот же Назианзин. Сказано про мужчину, священника — но как будто бы про меня — друзья врагами стали, чада спешат предать… вернее, чадо… — Женщина вздохнула и тут же, хлопнув в ладоши, улыбнулась.
— Каллимаха, принеси нам вина! Будем веселиться, не так ли, Хаки?
Хельги улыбнулся, прикидывая, как, если что, выбраться из этой золоченой клетки. Кажется, вон там, за шторой, окно, а позади — дверь.
Служанка — на этот раз не та чернавка, что привела сюда князя, а другая, молоденькая, красивая, улыбчивая, с пышными волосами и гибким телом, — поставила на небольшой столик серебряный поднос с кувшином и кубками. Осторожно налила вина.
— Лей больше, Каллимаха! Ну, Хаки, выпьем за…
— За поэзию, моя госпожа, — учтиво продолжил князь.
— Хорошо сказано. — Красавица одобрительно кивнула. — За это стоит выпить.
Вино оказалось терпким и крепким, видно, пили его здесь неразбавленным, по древнему обычаю Восточной империи ромеев.
— Кто еще из поэтов не оставляет равнодушным твой ум?
— Ну… — Хельги замялся, сказать по правде, не очень-то многих он и знал, только тех, кого любил Никифор. Вспомнил вот Назианзина, а больше что-то никто не вспоминался, разве что Касия…
Зло легче доброго
Подобно доброе подъему вверх…
Красавица подвинулась ближе, заглянула в глаза, продолжила, облизав губы:
— Дурное же подобно спуску вниз,
А всякий знает, насколько легче
Спускаться, чем подниматься.
Помню Касию… Я тогда была совсем ребенком… Ой, кажется, сказала глупость! Ведь возраст женщины — тайна.
— Позволено ли мне будет узнать твое имя?
— Имя? А что тебе в нем? Имя лишь буквы…
— Лишь ветер, уносящий облака, лишь лунный свет и вчерашний день, — с улыбкой дополнил Хельги. — И все-таки?
— Зови меня Евдокией. — Женщина снова вздохнула. — Меня ведь и в самом деле так зовут. Боже, как приятно общаться с тобой. Сколько уже времени я не говорила ни с кем о поэзии! Муж — деревенщина, провинциал, хоть и не глуп, да неграмотен, бывший любовник был получше, но все же и он не многого стоил. Дети… разлетелись, забыв о матери. Младший сын… неизвестно от кого… совсем отбился от рук. Даже не знаю, любит ли он меня? Наверное, нет. Ты знаешь, я вынуждена была объявить его дальним родственником. Родного сына…
— Всегда подозревал, что жизнь в богатых чертогах вовсе не избавляет от несчастий, — тихо произнес князь. — Скорее, наоборот.
— Ты правильно сказал, — заметила Евдокия. — Скорее, наоборот. Впрочем, не стоит грустить… Муж мой сегодня проведет ночь в объятиях одной из своих любовниц. Чем же я его хуже? — Женщина обворожительно улыбнулась. — Так давай же веселиться, Хаки. Знай, я не ошиблась в тебе.
Они выпили еще раз. Евдокия взяла в руки лиру и принялась перебирать струны. Потом лукаво скосила глаза на гостя и приказала:
— Танцуй для нас, Каллимаха!
Впорхнув в покои, юная служанка скинула столу, оставшись лишь з одной узенькой полупрозрачной тунике, и в такт музыке принялась кружить вокруг ложа, что-то вполголоса напевая. Евдокия положила лиру на пол. Чувствуя на себе ее горячий жаждущий взгляд, Хельги отпил вино. Повернувшись, обнял женщину, крепко поцеловав в губы.
— Сними с меня тунику, — томно дыша, тихо попросила она. — А ты поиграй для нас, Каллимаха.
У нее оказалось потрясающей красоты тело — с осиной талией и большой грудью, а искусством любви она владела в совершенстве. Хельги даже не понял, каким образом оказался на ложе, лишь чувствовал жар ждущей любви женщины… Он навалился на нее, не говоря ни слова. Евдокия подалась вперед, смежив очи, и лишь стонала, закусив губы, а потом, расслабившись, позвала служанку:
— Иди к нам, Каллимаха.
Девушка словно того и дожидалась — быстро скинув тунику, упала на ложе, прижимаясь к Хельги юным горячим телом…
— Мы будем любить ее вместе, Хаки, — прошептала Евдокия, гладя девичье лоно…
Вновь расслабившись, Хельги потянулся к вину… эх, далековато стоял бокал, не дотянуться. Попросить, что ли, Каллимаху?
— Пей. — Поданный кем-то бокал словно сам собой оказался в руке. Князь поднял глаза: пред ним, усмехаясь, стоял тот самый женоподобный юноша с напомаженными губами и выбеленными тщательно завитыми локонами, что несколько дней назад указывал дорогу к притону с синим сердцем над дверью.
Глава 10
АФЕРА
Осень 873 г . Константинополь
И повеле Олег воем своим колеса изделати и воставляти на колеса корабля.
