СВЯТОЙ КНЯЗЬ
Молодой князь Вацлав день ото дня мужал духом, а когда принял бразды правления, был уже столь мудрым, что все никак не могли ему надивиться. Однако не одной лишь великой премудростью прославился Вацлав, но и пригожестью, и силой, равно как и милостью, привлекающей людские сердца, наделен он был с избытком. Обыкновенно князь пребывал в добром расположении духа, и тогда вместе с ним радовались все. Когда же нападала на князя печаль, то и люди, находившиеся в близком его окружении, стихали, ими тоже овладевало уныние. Такое участие вызывал к себе Вацлав, такую возбуждал он любовь. Все ему благоволили, поэтому и в его сердце пробудилась любовь. Нельзя полагать, однако, что от этого уподоблялся он изнеженному дитяти или чувствительной женщине, у которых глаза на мокром месте. Никоим образом. Любовь его была исполнена деятельного участия, и пылкость ее можно было сравнить разве что с напористостью Вацлавова брата, нареченного Болеславом. Родились они от одной матери. Но поелику из одного ствола можно изготовить и стрелу, и распятье, то из единой плоти возымели начало различные сущности братьев. Первый всем сердцем полагался на мир, зато второй не менее пламенно уповал на силу меча. Братья не сходились в воззрениях, но жили душа в душу, не разлучаясь даже тогда, когда разделял их несхожий умысел.
Согласно княжеской воле, в начале властвования Вацлава воцарился в Чешских землях мир и покой. И притупились уже копья и заржавели мечи, ибо жизнь протекала во взаимном доверии и ладу. Князь пожелал, чтобы люди без страха трудились на полях и на строительстве жилищ и храмов. Повелел он им печься лишь о хлебе насущном да о спасении души. Дабы исправить кривды и жестокие установления матери своей Драгомиры, дабы преуменьшить прегрешения ее и бремя ее провинностей, пригласил он вернуться назад баварских священнослужителей и советников Людмилы, что проживали некогда в Тетинском граде. Возвернул он им именья и угодья и просил у них прощения. При любом удобном случае молился с ними за процветание Чешской земли и самыми пылкими словами просил Господа отвратить Драгомирино сердце от войн и приклонить его к любви.
После этого воротился в Чехию священник, некогда беседовавший с Людмилой. Воротились и другие святые отцы. Мало кто из них умел читать и писать, но в знак признательности и любви они приносили Вацлаву красочные книги с золотыми обрезами. Князь принимал эти книги, не отдавая им, однако, предпочтения перед книгами старославянскими.
Спустя некоторое время повелел властитель (по совету священника) извлечь из земли тело замученной княгини Людмилы. Пожелал он, дабы со славою и почтением похоронили ее в Пражском граде.
Однако в сердца человеков испокон веку вложено стремление отвечать ударом на удар. И вот случилось так, что все, кто с ужасом следил за действиями воинов Генриха, и все, кто верил в свое право защиты и силу меча, в ожидании похоронной процессии столпились пред Пражским градом. Когда процессия поравнялась с ними, сторонники войны сомкнули уста и остались на ногах в то время, как участники процессии опустились на колени; молчали они, не разомкнули губ даже тогда, когда раздалось монашеское пение.
Был слышен голос священников, благословляющий толпу, и возгласы молившихся, что отвечали им. Слышно было, как благостно звучит имя мученицы-княгини, однако те, кто взывал к справедливости, paEiio как и те, кто выше покаяния ставил отмщение, выкрикивали имя Драгомиры во весь голос Распаляя свой гнев, они полагали, что процессия, воздававшая хвалу Людмиле, тем самым порочит тех, кто держит сторону Драгомиры. Им казалось, что немецкие священнослужители, благословляя Людмилу, напоминают о своих обидах, и потому хватились за меч и тем громче выкрикивали имя княгини-воительницы.
Вацлав с сожалением вслушивался в рокот этой грозной бури. Он шел в процессии, воздев руки, шел без меча, с непокрытой головою. Шел и шел, уносясь мыслью в заоблачную высь, но когда призывы к отмщению достигли его слуха, лицо его потемнело от горя. И пожалел он голосившую толпу, пожалел напрасного труда священников и зряшности своей любви. Пала ему на душу тоска, а в сокрушенном печалью сердце родилась горькая мысль — покарать заблудших и насилием внушить им смирение.
После траурной процессии, когда тело княгини Людмилы было предано земле, а галдящие толпы рассеялись, советники сгрудились вокруг князя, и первый из них спросил:
— Княже, узрели мы сокрушение и гнев во взоре твоем. Мы понимаем, что превышена мера терпения и снисходительности, отмеренная тобой; стало ясно нам, что хоть и сокрушаешься ты от этой мысли, но покараешь виновников. Они посягают на святыню, восстают против обрядов и оскверняют память мученицы. Из-за их дикости гибнет дело рук твоих, их злоба сотрясает мир твой и мир Генриха, так что, ежели ты промешкаешь с наказанием, нам не останется ничего другого как ждать, что меч обрушится на твой народ. Потом будут разорены мирные поселения, разогнаны мирные игрища и настанет время всеобщей гибели. Так мужайся, княже! Нет сомнений, в Священном Писании сказано, что любовь беспредельна, что она — само милосердие и всепрощение, однако, чтоб любовь воцарилась в мире, надобно ей десницу свою сделать тяжелою. Пусть карает она, пусть уравнивает пути человечьи, пусть судит совершенные поступки!
Сердце Вацлава было исполнено гнева, но князь немотствовал. В молчании прошло несколько мгновений, после чего князь взял с поставца Писание, отыскал в нем отмеченное место и велел его прочитать. И место это как раз подходило моменту, что сейчас истекал, ибо говорилось там о зложелателях и милосердии.
Когда отзвучал голос диакона и прошло еще одно мгновение, снаружи послышался шум, и два молодых священника ввели в залу, где собрался совет, истерзанного, истекающего кровью человека. Он оказался немцем, над которым толпа совершила насилие, поправ справедливость. Кровь, не успевая подсыхать, обильно струилась из ран, и, едва начав говорить, он смолк из-за слабости, впав в смертельный обморок. Единственное слово, произнесенное им, было имя Драгомиры, и, выговорив его, несчастный скончался.
Убитый был муж в высшей степени достойный и благородный. Дружеское расположение связывало его с теми, кто окружал князя, дружескую приязнь питал он и к самому Вацлаву, и еще прежде, до его возвращения в Чехию, князь разговаривал с ним. Когда он скончался от ран, меж святых отцов раздались стенания, и в стенаниях этих слышались слова, обвиняющие Драгомиру.
Князь про себя отметил это, но все еще хранил молчание и молился, ибо молитва служила ему щитом.
Он стоял, коленопреклоненный, предаваясь неотступным размышлениям, и внезапно ощутил, словно в груди его проснулась необоримая сила, словно то упорство, с которым он так долго ее превозмогал, теперь служит ее укреплению. И, поднявшись, молвил он:
— Пусть отныне бойцы отвечают бойцам, и меч — мечу.
А далее повелел он схватить всех поборников противной стороны.
Возрадовались советники Вацлава и восславили Бога на небесах за то, что наставил князя на путь истинный. И вот вспыхнула война меж теми, кто держал сторону князя, и теми, кто был привержен Драгомире. И погибло тогда великое множество народу. Жестокость той поры заслонила любовь, и во мраке этом светилась лишь печаль Вацлава. Он страдал от ударов, которые наносил сам, однако не прекращал яростного сражения.
Когда война завершилась и Вацлав одержал победу, в плен были взяты все, кто уцелел. Была схвачена и Драгомира, родительница Вацлава. Тут Вацлав, без меча, лишь в облачении сыновней покорности отвел её в свой замок и долго говорил с нею. И ничто более не соответствует истине, и нет ничего легче, чем поверить тому, что он, заломив руки, взывал к ней; то настаивал, а то — любви Божеской ради — сызнова молил, чтоб отреклась она от злобы и уверовала в мудрость, которая рассылает своих посланников меж языческие народы, дабы — будь то убеждением или силою — привести их в царствие любви.
