стеснило мрачное предчувствие.
Старуха шла к роженице, и все смеркло в ожидании. Мужчина прислушивался. Склоняясь над потоком, глядел он на серебристую вереницу мальков. Мысль рыбака была занята ловлей, но где-то в глубине души его отзывалось тяжелое чувство.
Тем временем женщина родила. И Старуха дошла до нее.
И тогда — а рыбак уже опять погрузил вершу в неглубокую воду — снова послышались жалобные крики. Послышались плач, нарекания и хрип борьбы. И пролилась кровь новорожденного между обеими — между матерью, родившей дитя, и Старухой, его умертвившей.
В неурожайные годы слишком много детей приходит на свет, и одна лишь Старуха решает, которому из них жить. Если б спрашивала она матерей, не было бы конца ссорам, ибо матери своих детей не считают. Не видят, что у сыночка — глаз, который может принести племени гибель, не видят искривленной ручки или слабеньких ножек. Матерям безразлично, сколько у племени ртов, они не думают о голоде. Одна Старуха печется о еде. Она одна решает вопросы жизни и смерти. Когда ударят морозы и нагрянет зима, когда голод и лишения погонят племя искать становища, брошенные ранее, когда племя столкнется с другим племенем, отступающим перед теми же лишениями, перед теми же невзгодами и тем же врагом — тогда вдвойне лишним будет новый рот. Если б все было иначе, если б сошел на землю теплый дождь и зазеленели пастбища, если б сосуды наполнились зерном, которое можно смолоть и превратить в еду, в напитки, в опьянение — тогда подошла бы Старуха к роженице со смехом и со смехом отмерила бы ей молока. Но засуха, летние жары спалили все живое. Вымена коров пусты, тощие козы обгладывают кустарник, рыба ушла в глубину, звери стали осторожны. По этой голодной причине и двинулось племя Старухи к Стрембе, в край надежды и страха, целыми двумя временами раньше, чем следовало. По этой причине должно теперь склониться на сторону смерти. Потому и убивали родившихся до возвращения весны. Впоследствии племя будет благословлять руки, оделявшие смертью. Благодарить будет Старуху. Будет хвалить ее, ибо хорошо ведет она. Будет ее хвалить, ибо в час засухи идет она к водам, избегая мест, где встают из болот испарения, окидывающие сыпью тела; будут хвалить ее, ибо в час отчаянья направляется она к дереву, над которым витает страх, чтобы принести людям медовые соты и в жужжании мудрых пчел услышать совет.
Упорна роженица в плаче, упорен мужчина в рыбной ловле, но Старуха не обращает на них внимания. Она идет к своей цели — к могучему дубу. Близится к месту, которое люди обходят стороной. Идет к дереву, которое называют надеждой и гибелью. Идет одна.
Голос матери, потерявшей дитя, уже ослабел, затерялся в кустарнике, в листве низкорослых берез. Сомкнулись над ним вода и стебли пшеницы, и проса, и мягкого льна, и звучит он уже только в ушах рыбака. Он отбрасывает вершу. Ступив на тропу Старухи, идет за нею, след в след.
Они идут молодым подлеском. Ветки уступают дорогу Старухе, мужчину же хлещут по лицу, но он не останавливается. В одной руке лук, в другой стрела, а у Старухи — ни дротика, ни дубинки. И все же она шагает вперед. Идет открыто, выпрямившись. Рыбак скрывается. То в глубокой воде, то среди листвы мелькает его нога, сухая хвоя трещит под его подошвой — а шаг Старухи бесшумен. Мох ложится под ее ступни, заросли пропускают ее, позволяя приблизиться к самому дубу, с которым ведут разговор грозы, в котором живут пчелы. Старое дерево похоже на гигантский улей. В нем отзывается тайна. В жужжании пчел звучат названия стран, рек и имена предков. Трепещет в нем тайна речи, и тайна эта, и эта речь тихонько звенят над ухом Старухи. Течет в ней монотонное повествование
Меж тем рыбак, следовавший за Старухой до самой границы меж зарослями и открытым пространством, оставался в укрытии, наблюдая за ее действиями. Он видит: рой пчел кружит над ее поднятым пальцем, она же склоняет голову, прислушиваясь к словам, вылетающим из дупла. Понял рыбак — Старуха есть сама тайна, и хотел уже отбросить лук и стрелу. Уже выпрямился он, чтоб бежать от этих страхом овеянных мест, но хрустнула под ногой ветка и, взвившись змеей, задержала его шаг. Рыбак застыл без движения. Тут услышал он треск и, вглядевшись, увидел, как с противоположной стороны продирается через кусты медведь. Зверь высмотрел полный улей. Вот он уже за спиною Старухи, но та, словно покинув на время собственное тело, слушает только слова, что в жужжании пчел вылетают из дупла. Рой все кружит над ее пальцем, и склоненное ухо ее по-прежнему вслушивается. А медведь присел уже на задние лапы и медленно встает на дыбы.
Тогда громко крикнул рыбак. Натянул лук, спустил тетиву, стрела просвистела по воздуху и, трепеща, вонзилась в ствол дуба. Пробила кору и на три пальца вошла в древесину.
Странная охота, при которой охотник пожертвовал стрелу дереву, а добычей зверя стал человек.
Рыбак, в чьей груди жило темное чувство, ждет в укрытии. Стоит он над тайной, поглотившей Старуху, и просит, и молит, чтоб тайна не проронила ни слона. Пусть крепко стиснет она зубы! Пусть сожмет кулак! Пусть склонится с вниманием над тою, кого поглотила!
Время шло, и мужчины, женщины, дети — все племя ждало возвращения Старухи. Много прошло времени, минуло без числа мгновений, и ночь настала, и настало утро.
Какие ужасные вести слушает Старуха, что еще не вернулась?
Мужчины в испуге кричат, чтоб она не задерживалась долее, женщины причитают. Забыли жестокость Старухи, и по всему становищу разносятся жалобы.
Пусть вернется! Пусть найдет свою тропу! Пусть назначит, какую из коз удавить в этот голодный день!
Тогда выбежал к племени рыбак, знавший о смерти Старухи. Он помчался впереди мужчин, и прыжки его походили на прыжки оленя и прыжки лисицы. Так, бегом, повел он племя по тропе ужаса к самому холму, на котором рос старый дуб. Мужчины следовали за ним с трепетом, а из женщин многие отставали.
Когда подошли к дубу, с которым беседовали грозы и вещие пчелы, увидели: лежит Старуха, раскинув руки, бездыханная. И увидели стрелу рыбака, торчащую в стволе, а потом и медведя, что медленно уходил в березовый подлесок.
Когда солнце на пути совсем выплыло к высшей точке, когда короткие тени легли к изножию кустов и возросли страх и растерянность, племя двинулось. Женщины и мужчины подняли свою поклажу, и крики закружились над становищем. Смятение охватило лагерь. Сбивало в кучу животных, людей, бросало их на колени, сплетало их руки и ноги. Гроздья тел повисали на. волоках, груды тел валились на сухую траву. Казалось, племя не в состоянии выбрать тропу.
Тогда выступила вперед сестра Старухи, крикнула, приложив ладони ко рту, и, ухватившись за первые оглобли, двинулась на восток.
После старой женщины вышел вперед мужчина. Вышел рыбак, знавший тайну; он вышел вперед и потащил свою поклажу в противную сторону. Торопится он, идет беглым шагом и громко кричит, и волокуша легко скользит за ним.
Рыбак — самый сильный. Его стрела торчит в дереве, с которым ведут разговоры молнии. Он видел тайну — и, может быть, знает, где есть зеленые пастбища.
Кое-кто из мужчин и женщин последовал за сестрою Старухи, другие поворачивают свои возки за рыбаком. Племя разделилось надвое. Корзины, волокуши, груз на плечах заколыхались в двух направлениях, и кучки людей постепенно сливаются в два цельных, удаляющихся друг от друга потока. Старая женщина шагает к восходу. Мужчина идет на закат. Он один тащит самые тяжелые возки. Слышит шум толпы, следующей за ним. Лямки врезаются ему в плечо, и грудь его распирает дикая, орущая радость.
Удивительно пересекается время человека со временами солнца, и долог век деревьев и людей. Через много лет встретит человек дочь своего брата и без труда назовет ее по его имени, ибо время сохраняет человеческий образ. Братья и сестры, мужчины, женщины и старики похожи друг на друга — не отличишь, ибо род продолжается в едином облике, от отца к дочери, от матери к сыну.
Что такое десять, двадцать, пятьдесят, сто лет? Матери, что наблюдает за своим младенцем, время это кажется слишком отдаленным будущим, а тому, кто говорит о времени, в котором не жил, — слишком далеким прошлым; в бесконечности же времен это лишь краткий миг.
Человек, видевший, как поглотила Старуху тайна, человек, ставший во главе племени, человек,
