раны, и аварские зубы оставляли следы на их щеках. И ширился ужас среди славян. Некоторые племена поднимались, ища смерти, вступали в борьбу без надежды.
Порабощение, страданья учили людей страстно желать свободы — учили их ненависти. И вот уже все без остатка загорелись возмущением против авар: и те, кто был побежден в бою, и те, кто без боя подчинился им и по собственной воле принял аварское иго.
К тому времени, когда переполнялась уже мера страданий, в Дакии, то есть в земле, лежавшей там, где ныне Румынское государство, жил владетель по имени Добрента. И вот он-то отказался платить аварам десятину от стад и поднял против них войну. Тогда решил аварский каган разорить Дакию и убить Добренту. Двинулся он с многочисленным войском, шел по безлесным краям и по лесистым, и вот вступило войско в дремучий лес, где всадникам пришлось двигаться так, чтобы конь следовал за конем. И там, где стеснилась в чаще аварская конница, где не могла она развернуться для атаки, бросился на авар народ Добренты, стаскивал воинов с седел и убивал их.
Поход закончился неудачей, и каган по имени Баян вынужден был отступить. Авары вернулись в свой укрепленный лагерь, и Баян отправил к Добренте послов. Послов было двое, но шло с ними еще несколько человек менее знатного рода и менее искушенных в искусстве речи.
Представ перед Добрентой, аварское посольство не спешилось, не приняло угощения, как то было в обычае тех, кто говорил от имени своего племени со старшинами другого. Авары не сошли с коней, остались в седле, и с этой высоты говорили с Добрентой. Речи их заключали требование выдать задержанные стада и отправить в рабство столько славянских мужей, сколько копыт у стада.
Когда послы кончили, поднялся крик перед домом Добренты. Людей возмутила наглость кагана, и столь велик и пронзителен был тот вопль возмущения, что кони аварские шарахнулись, заметались по двору. Всадники не сумели удержать их, остановить их скачки. Бряцали пряжки уздечек, звякали полые бубенцы, на которых вычеканены были завитки или лица с распростертыми крыльями, или бегущий олень, или птица по имени Нох. Бряцали украшения сбруи, и кривые сабли звенели, ударяясь о боевые топоры, пока жеребцы бесились.
Один жеребец задел копытом человека Добренты и убил его. Добрента велел поймать коня и, подбежав, сам же исполнил свое приказание, так сильно дернув узду, что кровь брызнула с лошадиных губ. Конь свалился на бок, и аварский посол, с трудом подняв лошадь на ноги, закричал в великом гневе:
— Вся земля — стан кагана! Все мы его рабы, ты же станешь рабом последнего из моих рабов, у которого нет ни зубов, ни стати мужской.
Дальше еще высокомернее звучали его слова. Тогда Добрента ударил его и, стащив с седла, умертвил. Затем он приказал убить второго посла и все посольство.
Когда весть об этом долетела до кагана, когда услыхал владыка авар о смерти двух лучших своих воинов, повелел он готовиться к новому походу на дакийских славян. Авары хорошенько выпасли своих жеребцов и кобыл, наточили острия копий и топоров. Баян же встал с ложа своего, выстланного драгоценными мехами, и вышел из шатра, что стоял посреди табора.
Дважды сражалось войско его с народом Добренты, дважды ходил каган в дальние походы, по дакийских славян так и не покорил.
Вскоре после этих неудачных походов восстали на авар и западные племена славян. Стали нападать на них, бить их малые и крупные отряды, и власть кагана заколебалась. Тогда стало явным, что могущество его так и не сделалось истинной властью, что не изменило оно ни обычаев, ни нрава, ни характера славянского, ни рода.
Грабя и убивая, шел каган с дикими своими конниками из края в край, но те, кто нашел спасение в лесах, и те, кто бежал из рабства, и те, кого после недолгого порабощения оставляли авары на прежних местах, — все заново отстраивали свои жилища и продолжали жить. Не все попали в жестокое рабство — были племена, чья свобода нарушалась лишь время от времени; были и другие, чьи земли разоряли только раз, а некоторым повезло еще более, и они лишь изредка видели, как промелькнет вдали грива аварского жеребца. Видимо, именно так и было в верховьях реки Моравы и в Чехии, куда лес и горы мешали аварам проникнуть.
Когда поднялся дух сопротивления, шел, пожалуй, всего лишь пятидесятый год после первых наездов авар; и, как было при вторжении гуннов во Франкские земли, так и в славянских пределах кровь захватчиков смешивалась с кровью порабощенных и продолжала жить в мятежном поколении. А в 603 году умер каган Баян, и смерть его до основания потрясла господство авар. С тех пор быстрее стала разматываться нить с веретена судьбы, и в 620 году уже все земли, что хотя бы по названию подпали под владычество авар, восстали против поработителей. И отступали авары повсюду, а славяне подкарауливали их в засадах и толпами захватывали в плен, чтобы продать в рабство.
Жил в ту пору во Франкской земле купец по имени Само. То был человек светлого разума, натуры кипучей и яркой. Смех его вызывал в людях радость, речь — одобрение, а дела — уверенность, что все, к чему он прикоснется, чему придаст свой порядок, будет хорошо.
Итак, был Само купец и, как другие купцы, хаживал из края в край, развозя товары из одних мест в другие.
В его тюках, под перекрестьем веревок, хранились чудесные вещи. Для охраны сопровождали его вооруженные люди и множество рабов.
Однажды шел Само Восточной тропой из Австралии и. добравшись до перекрестка, то есть до места, где Янтарная тропа пересекает Восточную, решил вдруг продолжить путь не на восток, а повернуть к югу. Он задумал пуститься в Италию, и надо ему было раздобыть новых рабов для защиты. Поэтому он остановился в названном месте и стал поджидать других купцов, чтобы собрался караван побольше, да кого-нибудь из воинов, кому хитростью или силой удалось захватить в плен аварских конников. Ибо авары весьма ценились как рабы. Они славились силой, и по этой причине в Ломбардии платили за них более высокую цену, чем за слабых выходцев из Африки или Сирии.
Итак, Само ждал. В веселье проводил он время в шатрах со своими слугами, а тем временем вокруг него собирались купцы помельче. Они разбивали палатки поодаль от франкского купца и приходили к нему на поклон. Лагерь же Само был устроен так, что его шатер стоял за грудами тюков с товарами, их охраняла стража, а впереди стражи смыкались ряды рабов. Такой же порядок соблюдался и по сторонам, и позади шатра. Купцы помельче разместились несколько дальше, но в той же линии.
Так прошло время ожидания, и собралось вокруг Само много купцов и тех, кто приводил пленных авар; купцы прохаживались мимо них, оценивая их рост и крепость костяка. Когда кто-нибудь из купцов тыкал пальцем в грудь авара или ударял его по плечу, видно было, с какой неохотой выходит тот из кучки пленных. Страх морщил их лбы, ненависть стискивала челюсти, и конопляная веревка, стягивающая их щиколотки, то натягивалась при злобном шаге, то ослаблялась, извиваясь змеей.
В этой мешанине людей, одетых и нагих, поблескивали копья вооруженной дружины и кованый пояс Само. Он расхаживал то туда, то сюда, но слов его не было слышно, ибо сильный шум стоял над толпой. Ревел скот, звенела аварская сбруя, бренчали уздечки и сабли, привязанные сбоку к седлам. Одни приносили эти седла на продажу и сбрасывали их в кучу, другие, зазывая покупателей, растягивали на руках шкуры, третьи отмеряли соль, предлагали цепочки, ткани…
Среди всей этой сумятицы расхаживал Само. Пальцами правой руки теребил свою бороду, сунув за пояс другую руку. На ходу отдавал распоряжения слугам и разговаривал с местными славянами, ибо их язык не был ему незнаком. Смеялся Само, и, когда он смеялся, рабы и оружные слуги его и славянский люд оглядывались на него, дивясь тому, как неторопливо разгуливает он, похохатывая.
Между тем с южных равнин приближалась к купеческому лагерю аварская конница. Ей дано было еще раз узнать победу в битве у устья реки Ваг, и теперь они гнались за новой добычей. Мчались авары вдоль реки, по узкому карнизу между скалами и берегом, и внезапно прорвались к месту, где Морава впадает в Дунай.
Этого места они достигли уже в сумерках. Собирался дождь, туча висела над плоской равниной; стало душно, ибо в течение многих дней палило солнце. И, как бывает в такие предвечерние часы, когда легкий ветерок доносит звуки издалека, как бывает перед грозой, когда звуки разносятся на большое расстояние, так и в тот день покрик аварских конников опередил их коней и достиг купеческого стана. Услышали его и
