Бржетислав призвал нескольких своих мужей и, высказав перед ними то, что им надлежало передать папе, снарядил их в дорогу.
Но прежде чем покинуть Прагу, сам князь и княгиня его в обоюдном совете и согласии отобрали богатые сокровища безмерной ценности и разложили их по ларцам. Там были кресты, и ожерелья, и перстни восточной работы, и золотые цепи, и слитки золота. Княгиня перстами своими прикасалась ко всем этим предметам, укладывая их в таком сочетании, какого требовали достоинство кардиналов и величие папы. Ларцов было ровно по числу кардиналов, но драгоценнейшие дары приготовлены были для наместника Христа.
И Бржетислав, осматривая не без гордости эти сокровища, говорил:
— Это открывает сердца. И если князья Церкви при всей их святости все же сыны человеческие и ходят по земле, и по земле влечется подол их мантий, то несомненно им будет по нраву и само золото, и искусная работа.
Смеясь, велел он нагрузить дарами стадо мулов и отпустил своих посланцев.
На следующий день караван тронулся в путь. Долог был этот путь, вел он долинами и через горные перевалы, но наконец послы счастливо добрались до Вечного Города.
Вот они, обнажив мечи, в стройном порядке, в самых богатых одеждах, под звуки музыки прошли ворота Рима. Но, подняв головы, увидели лишь бедняков, спешивших им навстречу; лишь босоногие монахи да ребятишки, слоняющиеся по улицам, отвечали им, лишь нищие протягивали к ним руки.
Когда же послы остановились перед дворцом пастыря всех христиан, к ним подошел священник-монах и, не глядя на них, не спросив о здоровье князя, строгим и тихим голосом начал перечислять жестокие поступки чехов, ошибки их и нарушения законов. Озадаченные послы отвечали безо всякого красноречия. Только один из них, не в силах смирить свою гордость, молвил:
— Служитель Господа нашего, утаивший имя свое и говорящий как строгий отец, ты, сказавший, будто в стране, из которой мы пришли, бесчинствуют шайки преступников, ты, который, сдается, и не покидал прекрасного Рима, — сначала смотри, а уж после обдумывай свои слова!
Тут он подошел к одному из ларцов и, подняв крышку, дал священнику драгоценную пряжку, прибавив:
— И это — вещь из последних. Мне было велено отдать кардиналу куда более великолепные!
Монах ответил:
— Нет у меня ни малейшего желания украшать себя драгоценностями. Этого не позволяет мне ни одежда моя, ни обет, принесенный мною.
Но чешский вельможа уловил в этих словах оттенок нерешительности (быть может, и сожаления) и возразил:
— Что хорошего будет, монах, если ты откажешься? Какую выгоду видишь ты в отказе украсить предметом из золота какой-нибудь храм победнее? Как ответишь, если эта вещь затеряется? И как мне и моим сотоварищам предстать тогда пред князем, который наказал нам: передайте сии золотые предметы вельможам Церкви, дабы мысли их приклонились к моим желаниям?
Надо думать, что в ту пору, не столь отдаленную от эпохи папских междоусобиц, нравы духовенства уже не были безупречными. Далее следует полагать, что упомянутый монах жаждал золота и сумел раздуть такую же алчность и у кардиналов. Вероятно, он уговаривал их, и хватался за голову, и бил себя в грудь кулаком, в котором зажал роскошную пряжку, и твердил:
— Богом прошу, выслушайте с ласкою чешских послов, ибо, если провинность их тяжка, то золото, которое они принесли, еще тяжелее!
Похоже, что стараниями этого недостойного монаха (а может, из иной какой слабости человеческой) посольство Бржетислава пустили во дворец. Папа, владыка над королями, принял их в великолепной зале, украшенной словно некий храм. Послы остановились перед сиденьями кардиналов и перед возвышением, на котором стоял трон верховного служителя Бога. Поклонившись в ту сторону, услыхали они голос, мирный и снисходительный.
Голос этот говорил:
— Мы слышали жалобу и обвинение, дадим же высказаться и другой стороне.
И владыка всех христианских владык дал знак говорить, и тот из чехов, кому это было поручено, начал такую речь:
— Святейший глава веры христианской, кому вверен апостольский престол, и вы, отцы, записанные в книге жизни, облеченные от Бога властью судить и разрешать, — смилуйтесь над теми, кто кается и просит прощения. Мы признаем, что совершили недозволенное и противоправное; но из таких далеких краев не могли мы снарядить посла к вашему святому капитулу, сами же не знаем церковных установлений.
Следовательно, что бы мы ни совершили, знайте, святые отцы, поступили мы так не из дерзости, а движимые добрыми намерениями в надежде, что совершенное нами пойдет на пользу вере христианской.
Однако если доброе наше намерение оказалось грехом, то мы готовы, святые отцы, по вашему приговору исправить зло.
Прежде чем оратор закончил речь, тот вельможа, который подарил монаху золотую пряжку, подозвал теперь этого монаха и вручил ему двенадцать ключей со словами:
— Вот ключи от двенадцати ларцов. Обычно полагается, чтобы у владельца ключа был и замок, к которому ключ подходит. Ступай и раздай первые двенадцати кардиналам, а я сделаю то же самое со вторыми.
Монах повиновался; кардиналы посоветовались друг с другом, затем с папою, и святейший отец изрек:
— Ошибок, в которых мы раскаиваемся, как бы и не было.
Потом послы были отпущены и удалились в отведенное им жилище. Когда наступила ночь, взяли их слуги упомянутые ларцы и отнесли в покои кардиналов.
На другой день (как это записано в хронике декана Пражского храма) послы снова предстали перед капитулом, и наместник Петра, открыв уста, сказал:
— Грешникам, закоснелым в богопротивных повинностях, следует назначать самое тяжкое наказание; но тем, кто сознается в своей вине и раскаивается, мы охотно оказываем снисхождение и исцеляем милосердием раны, нанесенные им врагами. Великий грех — отнимать чужое имущество, но еще больший грех — не только грабить христиан, но и брать их в плен и продавать, как скотину. То, что вы совершили в Польше, как стало нам известно по верным сведениям, особенно мерзко. О том же, что никто не имеет права без нашего разрешения переносить с места на место останки святых угодников, говорят церковные законы и запреты святых отцов. Заповеди Божии повелевают подвергнуть проклятию тех, кто отважится на нечто подобное. Но так как вы совершили это по неведению или из добрых намерений, то мы постановляем: за эту опрометчивую дерзость ваш князь и ваш епископ должны построить на подходящем месте монастырь, снабдив его всей церковной утварью и одарив многими привилегиями. Пусть поставят они во главе этого монастыря достойных особ и установят в нем обычные порядки с тем, чтобы там всегда отправляли службу Богу за живых верующих и за мертвых во веки веков! Быть может, этим вы хоть отчасти смоете вашу вину пред лицом Господа.
По этой причине выстроил впоследствии Бржетислав в Старой Болеславе великолепный храм во имя святого Вацлава.
В ту пору императором Римским был Генрих III, властитель безмерно гордый. Могущество его было безгранично, маркграфы и короли подчинялись ему, и куда бы он ни двинулся, всюду сопровождала его роскошная конница. Знатные люди любили его, так
И жил тогда в империи Генриха III архиепископ Бардо; его резиденция находилась в городе Майнце. Когда до слуха этого архиепископа донеслось, что чешский князь и чешский епископ носятся с мыслью установить в Праге архиепископат, когда понял он, что малого недостает, и мысль эта осуществится, — сильно разгневался архиепископ Бардо. Собравшись в путь, явился он к императору и сказал:
— Государь, кому вверена власть и защита справедливости, — неужто будешь молча смотреть на столь отвратительное дело? Разве не слышал ты, что могуществу архиепископства, славнейшего во все
